Александр Проханов - Горящие сады

Ресторан, белоснежный, с обилием зеркал в нарядных алебастровых рамах. Витые канделябры с хрустальными подвесками. Свежие, под скатертями столы. Вид торжества и блеска. Команда темнолицых официантов в белых наутюженных брюках и куртках с алыми лентами через плечо, похожих на камергеров. Ловкие, расторопные, быстрые, мгновенно возникали, сгружая с подносов бутылки и яства. И, только привыкнув к белизне и зеркальному блеску, замечаешь, что узорный алебастр на стенах начинает отваливаться, не хватает в канделябрах хрусталиков, красные камергерские перевязи заутюжены до сального блеска и локти великолепных белых курток аккуратно заштопаны. Богатство было потертым. Роскошь — ветшающей. Состоятельных туристов, для которых возводился отель, здесь давно не бывало. В пустынном зале, в отдалении, ужинали трое черных военных. Два европейца, говорившие по-немецки, по виду были специалистами из ГДР.

Он пил холодное, обжигающее, пенное пиво из мокрой бутылки. Поддевал мельхиоровой ложечкой запеченных креветок. Чувствовал на себе ненавязчивый всевидящий взгляд метрдотеля в малиновом камзоле. И зрелище этого роскошного зала, созданного во имя иного, уже несуществующего уклада, многолюдных, вышколенных официантов создавало ощущение обреченной и хрупкой жизни, задержавшейся на последней шаткой опоре, по которой просто забыла ударить та сила, что взрывала мосты и причалы, нефтяные цистерны «Сасола», направляла в саванну колонны утомленных солдат, сила, что двигала и им, Бобровым, по охваченной войной и революцией Африке.

Он вышел в холл, красновато-сумрачный, с бронированным чучелом рыцаря. Служитель прикалывал к стене глянцевитую афишу: китайский ансамбль песни и танца давал гастрольные представления. Бобров рассеянно рассматривал миловидных китаянок в одинаковых светлых блузках и в синих коротких юбках, их улыбки, румяные щечки.

Он вошел в бар, полутемный, с мягкой обивкой стен, с цветными, похожими на лампады, флаконами. И у стойки увидел двух англичан, старых знакомцев, с кем простился в лазурном бассейне «Поланы». Инженеры, они отправлялись в Бейру на строительство нефтепровода. Готовясь к общению, мгновенно перестраивался в новую пластическую схему, восстанавливал в памяти последний их разговор, их имена и пристрастия. Шагнул навстречу, видя, что и они, не пьяные, а лишь возбужденные, отставляют свои стаканы с брусочками льда, обращают к нему удивленные, узнающие его, благодушные лица.

— Мистер Бобров! Ну конечно же мы должны были встретиться! Мы говорили о вас. Говорили, что нуждаемся в вашем партнерстве. — Колдер, тот, что постарше, протягивал руку Боброву, и его брови радостно шевелились на красном от загара и океанского рассола лице. — Не правда ли, мистер Грей, мы говорили о мистере Боброве!

— Мой друг желал бы прибегнуть к вашим консультациям. Ибо консультации, которые он берет у бармена, уводят его все дальше от истины, — молодой инженер Грей, легкомысленно-веселый, наслаждался легким, коснувшимся его опьянением, свежей одеждой, комфортом бара после жаркой работы на трассе.

— Признаться, я действительно в недоумений, — Колдер подвинулся, давая место Боброву, дожидаясь, когда тот примет от бармена стакан, сделает первый глоток. — Вы мне, со слов какого*то вашего друга, сулили здесь обилие этнографии, масок, и я надеялся именно здесь сделать основные закупки. Но то, что я вижу на рынках, это, по-моему, сплошная подделка. На потребу непосвященных. Их изделия коробятся, высыхают и трескаются. Краска с них облезает. Я выставил две таких маски на балкон, и они мгновенно облезли! Где же настоящие ценности? Черное, железное дерево? В деревнях, которые мы проезжали, быт убогий, архаики никакой. Искусства никакого. Танцы под транзистор! Они потеряли фольклор, но не приобщились к цивилизации. Это промежуточное состояние меня угнетает! — и он изобразил на лице страдание, искреннее страдание ценителя красоты, не нашедшего ее там, где надеялся встретить.

— Нефтепроводы отпугивают фольклор, как они отпугивают ланей, слонов, — улыбнулся Бобров. — Из кабины бульдозера не слышны тамтамы, не видны ритуальные танцы. Африканский фольклор уходит все глубже в леса, так было и в Англии, и в России. Но я думаю, что нам все-таки повезет. Я слышал, здесь, в Бейре, живет известный резчик. Может быть, послезавтра мы посетим его мастерскую. Я знаю, его работы экспонировались в Париже. Я полагаю, вам удастся что-нибудь купить у него. Правда, придется преодолеть ряд формальностей в министерстве культуры, дающем разрешение на вывоз скульптур и масок.

— Послезавтра? — оживился Колдер. — Это удобно. Завтра мы едем на трассу на целый день, но к вечеру возвращаемся. Послезавтра я к вашим услугам.

— Я более удачлив, чем мистер Колдер. — Грей сделал движение, воспроизводящее удар сачка. — Моя коллекция африканских бабочек пополнилась отличными экземплярами. Бабочек, я заметил, привлекает запах металла и пластиков. Прошлым утром я собрал дюжину великолепных полип-тикусов, уснувших прямо на стальном корпусе дизельной установки. Представляєте, металлический, росистый, крашенный в зеленое корпус — и на нем мохнатые, как мыши, ночные полиптикусы! А позавчера я поймал замечательную темно-алую коссинату. Крылья — как красные алебарды! Я непременно вам покажу. Вы оцените ее достоинства!

Бобров поклонился.

— И что смешно! — Грей заливался счастливым смехом, белозубый, мускулистый, сложившийся на теннисных кортах и крикетных площадках. — Что самое смешное, это как они меня охраняют! С нами ездит охрана, конвой местных солдат. И эти воители не отходят от нас ни на шаг. Представляете, я продвигаюсь с сачком по зарослям, выслеживаю бабочку, а сзади за мной следует солдат с автоматом. И когда я бегу за бабочкой, продираясь сквозь кущи, он, ликуя, несется следом, принимая участие в ловле! Он радуется, как дитя, когда мне удается поймать. И почти плачет, когда бабочка улетает. И тогда я опасаюсь, он вот-вот вскинет автомат и пустит ей вслед очередь!

— Как бы он не пустил ее вам в голову! — недовольный легкомыслием коллеги, сказал Колдер. — Они охраняют нас от повстанцев, но я не знаю, кого из них нам больше остерегаться.

— Мне наплевать на тех и на других, — отмахнулся Грей. — Пусть они убивают друг друга, если им это нравится. Мне важно выполнить контракт, пустить по трассе насосные станции. И довезти до дома в сохранности коллекцию мозамбикских бабочек.

— Вы сказали — коссината. Красные алебарды. — Бобров с наслаждением тянул обжигающие ледяные струйки. — Под Брюсселем в пригороде есть музей Африки. Там, наряду с этнографией, пирогами, луками, масками, выставлена коллекция бабочек, собранная еще во время первых экспедиций в Конго. Помню, я увидел в этой коллекции коссинату. Ее загнутые отточенные кромки, похожие на алебарды. Цвет терракоты. Цвет красных африканских почв. Будто крохотный кусочек Африки привезли в музей. И я подумал, что когда-нибудь непременно попаду в Африку и увижу эту бабочку здесь. Я стоял с блокнотом перед бабочкой и сделал запись об этой внезапной ассоциации. С тех пор красная коссината для меня — символ Африки. И я не теряю надежду увидеть ее здесь, в лесах.