Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Часто бывает, что парадокс, который должен был нас поразить, не достигает цели из-за того, что философы формулируют его в абстрактной форме. Борхес же облекает его в конкретную реальность. Его «Вавилонская библиотека» – это картина Вселенной – бесконечной, постоянно обновляющейся. Бо́льшую часть книг в этой библиотеке прочесть невозможно, одни буквы в них расставлены хаотично, другие написаны много раз подряд, но иногда в этом лабиринте встречается одна фраза, одна строчка со смыслом. Таковы и законы природы: крохотные оазисы порядка в мире хаоса. «Лотерея в Вавилоне» – еще одна мизансцена о роли случая в человеческой жизни, искусная и глубокая. Таинственная «Компания», распространяющая счастливые и несчастливые билеты, заставляет вспомнить «музыкальные банки» Сэмюэла Батлера в «Едгине» [465].

Борхеса привлекала метафизика, но, не принимая ее всерьез, как и вообще все философские системы, он использует ее для интеллектуальной игры. Он обнаруживает, что ему интересны две вещи. Первое: обнаруживать в религиозных и философских идеях эстетическую ценность и все, что они таят в себе особенного или загадочного. В этом, по-видимому, заключается главный симптом скептицизма. Второе: заранее предположить, что количество фабул или метафор не бесконечно, поскольку ограничено возможностями человеческого воображения, но это конечное количество вымыслов можно использовать как угодно. Некоторые из этих фабул или метафор особенно привлекают его: вечный возврат или циклическое повторение всей мировой истории – тема, которая волновала Ницше, тема сна во сне, тема веков, которые кажутся минутами, и секунд, которые длятся годами («Зеркало загадок»), галлюцинаторный характер окружающего мира. Ему нравится цитировать Новалиса: «Самым великим магом был бы тот, кто способен заколдовать себя до такой степени, чтобы принять собственные фантасмагории за самостоятельные явления. Разве это не могло бы произойти с нами?» Борхес отвечает, что именно это и происходит: мы живем в придуманной нами вселенной.

Мы видим сложную, как игра зеркальных отражений, игру его мысли – изощренную, но всегда глубокую и полную тайн. Во всех этих рассказах мы оказываемся на дорогах, которые разветвляются, попадаем в коридоры, которые никуда не ведут или ведут в другие коридоры, и так – насколько хватает глаз. Для Борхеса – это аллегория человеческой мысли, которая пробирается через хитросплетения причинно-следственной связи, так и не исчерпав этой бесконечности, очаровываясь тем, что может быть всего лишь жестокой случайностью. А зачем бродить в этих лабиринтах? Повторю: по эстетическим причинам. Поскольку в этой бесконечности, в этой «головокружительной симметричности» есть своя трагическая красота. Форма важнее содержания.

Стиль Борхеса частенько напоминает стиль Свифта. Такая же серьезность абсурда, точность в деталях. Чтобы описать какое-нибудь невозможное событие, он, прибегая к скрупулезной и педантичной манере эрудита, смешивает тексты выдуманных писателей с реальными научными источниками. Вместо того чтобы писать целую книгу (слишком скучное для него занятие), он анализирует несуществующую книгу. «Зачем развивать идею на пятистах страницах, – говорит он, – когда ее прекрасно можно изложить устно за несколько минут?»

Таков, например, рассказ со странным названием «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» [466] «Orbis Tertius» – третий мир (лат.). . Речь в нем идет об истории неведомой планеты «с ее архитектурой и распрями, со страхами ее мифологий и гулом ее языков, с ее властителями и морями, минералами, птицами и рыбами, с ее алгеброй и огнем, богословскими и метафизическими спорами». Изобретение этого new world (нового мира), вероятно, было делом рук тайного общества астрономов, инженеров, биологов, метафизиков и геометров. Мир, который они создали, Тлён, – это мир Беркли [467] Беркли Джордж (1685–1753) – епископ Клойнский в Ирландии, философ-спиртуалист, развивавший тезис о том, что «бытие – это или то, что воспринимается, или тот, кто воспринимает». и Кьеркегора, в котором существует только внутренняя жизнь. В Тлёне у каждого своя правда: внешние объекты являются тем, что каждый хочет в них видеть. Мировая пресса пишет об этом открытии, и очень скоро мир Тлёна вытесняет наш мир. Вымышленное прошлое заменяет собой реальное. Несколько ученых-одиночек изменили Вселенную. Все это совершенно безумно, изобретательно и, хотя очень сжато описано, дает бесконечную пищу для размышлений.

Некоторые рассказы Борхеса имеют форму параболы, они загадочны и всегда неоднозначны, есть и такие, которые напоминают детективные рассказы в стиле Честертона. Интрига в них по-прежнему не выходит за рамки интеллектуальной игры. Преступник пользуется своим знанием детективов. Это ситуация «Дюпен против Дюпена» или «Мегрэ против Мегрэ». Один из вымыслов Борхеса – неустанные поиски человека через те едва различимые отражения, которые он оставляет в душах других людей. А вот другой сюжет: поскольку приговоренный к смерти пришел к выводу, что ожидания никогда не совпадают с реальностью, он представляет себе, как будет умирать. Таким образом, став ожидаемой, его смерть в реальности не состоится.

Эти фантазии, гораздо более причудливые, чем выдумки По, изложены безукоризненным научным языком, который, впрочем, идет от По, «который породил Бодлера, который породил Малларме, который породил Валери», который породил Борхеса. Борхес напоминает Валери прежде всего четкостью формулировок. «Быть влюбленным – значит создать себе религию, бог которой грешен». Разве не могла принадлежать Валери эта фраза Борхеса? Обилием глаголов прошедшего времени несовершенного вида он порой схож с Флобером, редким употреблением прилагательных – с Сен-Жоном Персом. «Безутешный крик птицы» [468]. Но, несмотря на преемственность, стиль Борхеса в высшей степени оригинален, как и его мысли. О метафизиках Тлёна он сказал: «Они не стремятся ни к истине, ни даже к правдоподобию – они ищут то, что может их изумить. По их мнению, метафизика – ветвь фантастической литературы». И это как нельзя лучше определяет масштаб Борхеса и его творчества.

Олдос Хаксли, происходивший из знаменитой семьи потомственных ученых [469] Среди предков Олдоса Хаксли (1894–1963) были великий биолог Томас Гексли, историк и педагог Томас Арнолд и писатель Мэтью Арнолд; известными биологами были братья Олдоса – Джулиан и Эндрю. – Ред. , всю свою жизнь с большим интересом следил за достижениями современной науки. Будучи тонким знатоком лучших образцов английской литературы, он зачитывался французскими и немецкими поэтами. С одинаковой легкостью он цитировал Рембо и Шекспира, а Гёте – так же непринужденно, как Блейка. Говорили, что, когда у него выдавалась свободная минута, он перечитывал «Британскую энциклопедию».