Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Он рассказал, как Ганди однажды приехал в университет, основанный Тагором. Профессора хотели, чтобы Ганди посетил их лекции, но его больше волновали вопросы гигиены. «На кухне грязь, увольте поваров!» После этого он отправил студентов наводить на кухне порядок. Они ревностно и даже с благоговением выполняли его указания. «Вся эта толпа жадно ловит каждое его слово и с энтузиазмом следует за ним. И если он принял какое-то решение, то поколебать его просто невозможно». Ромен Роллан со своим инстинктом историка и романиста живо представил себе конфликт между свободным поэтом, влюбленным в жизнь во всех ее проявлениях, и пуританином, требующим аскетизма от своих приверженцев.

Роллан восхищался ими обоими, потому что в каждом видел особые достоинства. К Тагору он испытывал привязанность, смешанную с тревогой. Он видел, как тот одинок, чужд даже собственной касте – старой аристократии брахманов, которую часто шокировал. «Писать любовные стихи! Публиковать их! Петь и танцевать для публики! Нет, такое поведение нельзя назвать благопристойным». Но Тагор и не стремился к благопристойности, он стремился жить полной жизнью и создавать красоту. «Обращаю к тебе мою молитву, Господи, – писал Тагор. – Вырви, вытрави с корнем жадность из моего сердца, даруй мне силу сделать любовь мою плодотворной, даруй силу никогда не обижать обездоленных, не склонять колен перед грубой силой, даруй силу возвыситься духом над житейскою суетой». Ромен Роллан и сам произнес эту молитву, не изменив в ней ни единого слова.

Некоторые осуждали Тагора за его путешествия, за то, что он доверяется первому встречному. Его старший брат, философ, говорил ему: «Раби, нехорошо вечно колесить по миру. Такой человек, как ты, должен искать мир в себе, а не искать себя по всему миру». Это было справедливо, но Ромен Роллан сочувствовал исканиям старого мага. Тагор потерял почти всю свою семью: Калькутта стала для него пустыней. Весь этот путь в поисках красоты он провел бы в глубокой грусти, если бы не живопись. Тагор уже в старости начал рисовать и по-детски этому радовался. «Пою на утренней заре, подобно птице, – писал он, – пусть песнь моя несется в вышине, звучанье пусть несет ночной поре. Ночь не помеха мне».

Между этой художественной натурой с ее поиском духовной гармонии и Ганди – политическим идеологом – конфликт, хотя и в скрытой форме, был неизбежен. В первый раз Ромен Роллан увидел Ганди в 1931 году. «На пороге виллы, при тусклом свете электрических лампочек во влажном сумраке я вижу маленького человечка в очках, в белой одежде, с голыми худыми ногами. Он стоит с непокрытой головой под моросящим дождем и смеется, кланяясь по индийскому обычаю – подняв соединенные ладони на уровне лица… С виду он хрупкий, но это впечатление обманчиво, этот человек крепок, как скала».

Стоит прочесть ту часть «Индии», где описывается эта «встреча на высшем уровне» между Востоком и Западом, между Ролланом и Ганди. Обе стороны одинаково искренни, преисполнены достоинства. Но их идейные позиции совершенно чужды друг другу. «Возможно, – говорит Ганди, – идея отказа от насилия не будет иметь успеха в Европе. Но это меня не смущает. Я считаю, что пассивное сопротивление – универсальный метод борьбы для всего мира». Роллан возражает, что этот метод не слишком скоро принесет плоды. Понадобилось больше ста лет, чтобы распространить учение Христа. А ведь сейчас мир может погибнуть за двадцать лет. «Нет, – отвечает Ганди. – Почти весь мир привержен идолопоклонничеству: людям нужно то, что можно увидеть и потрогать. Если Индия, обретя свободу, наглядно продемонстрирует эффективность отказа от насилия, европейцы поймут, как это просто».

Прекрасная пьеса для трех персонажей. И в ее центре тонкий болезненный француз – пылкий, воодушевленный призывом из далекой Азии. «Вы – единственный, кто понимает нас, – говорит ему Индия, – вы один способны разбудить европейский идеализм и объединить его с идеализмом индусов». На ту самую виллу к нему в гости поочередно приходят Тагор и Ганди, и их всегда ждет теплый, сердечный прием. А однажды, в 1935 году, на вилле появляется Неру, и, как нетрудно догадаться, Ромен Роллан им совершенно очарован. Он чувствует с ним духовную близость, в чем признается без всяких недомолвок. «У него совершенно римское лицо… Говорит он тихо, обдумывая каждое слово… Это человек, свободный от предрассудков».

Неру восхищается Ганди. Он признает силу его воздействия на крестьянские массы. Но молодые индусы, которые приезжают к Ромену Роллану, уверены, что Махатма (Ганди) не сможет решить социальные проблемы, он выполнил свою задачу. Новое поколение своим вождем считает Неру. В области действий Неру, впрочем, легко бы нашел общий язык с Ганди, в области идей он ближе к Тагору. Ганди – воплощение традиции, Тагор – поэзии, Неру – будущего. А Ромен Роллан хочет быть связующим звеном между новой Индией и Францией. «Я желаю французскому народу, – пишет Роллан Тагору в 1937 году, – обрести сильного политического вождя – такого, как Жорес [479] Жорес Ж . – см. примеч. к с. 74 . – Ред . , и великого поэта – такого, как Виктор Гюго или Вы. Наш народ заслуживает этого».

Отрадно сознавать, что в час апокалипсиса, когда в мире бушевала стихия первобытной ненависти, несколько великих людей вели возвышенную беседу через разделяющие их океаны, горы и степи, что идейные разногласия между Тагором, Ганди, Неру и Ролланом никогда не порождали между ними недоверия и тем более ненависти, что каждый из них прощал слабости другого и, наконец, что благодаря их усилиям Европа и Азия объединялись в дружеский союз, ибо без него на Земле никогда не будет мира.

Пути Господни неисповедимы, и ничто не предвещает рождение великого писателя именно в этом городе, у этих родителей. Трудно представить людей столь разного происхождения, как Бальзак и Толстой, – два самых великих романиста в истории литературы. Толстой происходил из старинного аристократического рода, уже в колыбели он был наследником поместья и семейного состояния. Перед ним был открыт путь к любой карьере. Бальзак же своими предками числил, с одной стороны, суровых крестьян, которые гнули спину на полевых работах, едва сводя концы с концами, с другой – торговцев из Маре. Хотя его отцу удалось подняться на одну ступеньку по социальной лестнице, сын не мог рассчитывать на сколько-нибудь значительную поддержку. Толстому никогда не приходилось писать и издаваться ради денег; Бальзак познал если не нищету, то крайнюю бедность.

Любое произведение построено на знании определенных сторон жизни. Романист, конечно, фантазирует, высказывает догадки и предвидения, но основывается на личном опыте. Толстой уже при рождении получил подарок: историю собственной семьи – древнюю, красочную и романтичную. Ему было достаточно воспользоваться воспоминаниями родственников и просмотреть семейные архивы, чтобы обнаружить в них персонажей, с помощью которых он потом создаст «Войну и мир». Анри Труайя в своей прекрасной книге о Толстом [480]описывает князя Волконского, дедушку нашего Толстого, и его дочь – княжну Марию. Нам кажется, что мы знаем их всю жизнь; под слегка измененной фамилией «Болконские» они пленили нас еще в юности. Кроме того, своей женитьбой на Соне Берс Толстой получил вторую семью, также богатую романными персонажами. И его жена, и его свояченица Татьяна [481], обе послужили прототипом восхитительной Наташи. Брат, Сергей Толстой [482] Толстой Сергей Николаевич (1826–1904) – тульский помещик, брат Л. Н. Толстого. – Ред. , с его роковым обаянием и искушенным видом, голубоглазый, одетый с небрежной элегантностью, жил как настоящий герой романа.