Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Сам Мартен дю Гар не растрачивал ничего, он все вкладывал в «Семью Тибо». В этой книге он предстает таким, каким я его любил и продолжаю любить.

Рембо, Клодель, Сегален, Сен-Жон Перс… Можно ли говорить в их случае о преемственности? Нет, скорее о товариществе. Этих поэтов притягивали редкие и емкие слова, обладающие магической силой. Их объединяло также и то, что они писали нарочито тяжеловесную прозу, которая может показаться неуклюжей профану, потому что в ней нет банальностей и штампов, зато есть много новаторства, потому что она, шаг за шагом, вырывается из трясины реальности. Это проза с грузной поступью, подобная прозе Пеги. У всех четверых. Но сегодня, в связи с выходом критической биографии Виктора Сегалена [394], мне хочется говорить именно о нем.

Немногим писателям удается реализовать себя в жизни и творчестве так, как им хотелось бы. Окружающий мир противостоит этому и искажает задуманное. Виктору Сегалену удалось превратить свою жизнь в совершенное произведение искусства. Он шел, иногда сознательно, а чаще интуитивно, к совершенству, о котором мечтал. Его странная смерть тоже оказалась частью этого пути и, хотя была преждевременной, дала ему срок, чтобы успеть высказать самое важное. За свою короткую жизнь он завоевал восторженное признание тех, чьим мнением дорожил. Он не стяжал громкой славы. Его творчество, «аристократическое и возвышенное», было для этого слишком необычным. Нельзя сказать, что текст Сегалена труден для понимания, но он «соткан из аллюзий, он загадочен» и требует от читателя определенных усилий. Анри Буйе цитирует слова Бодлера: «Если не спешить в стремлении стать классиком, то однажды можешь им стать». Это в корне неверно. Корнель, Расин с самых первых своих литературных опытов стали классиками и остались ими навсегда. Читающая публика сначала не принимала Малларме, но в конце концов он был признан классиком, а Сегален станет им со временем.

Он родился в Бресте в 1878 году в бретонской семье. Под влиянием матери – женщины набожной, пианистки – мальчик рос домоседом, совершенно не знающим жизни. В иезуитском коллеже он получил серьезное классическое образование. Если бы не близорукость, он стал бы моряком, но этот недостаток вкупе со слабым здоровьем заставил его выбрать профессию судового врача. В Бордо, где находилась Школа судовых врачей, его мать поручила знакомому священнику держать сына подальше от ресторанов и женщин легкого поведения. Отец Томассон, бенедиктинец из Лигюже, познакомил его с Вагнером и Гюисмансом. Благодаря последнему Сегален открыл для себя «настоящую литературу» в соответствии с веяниями той эпохи – эпохи символизма. Поэты старались использовать способность музыки передавать тончайшие оттенки переживаний и скорее исподволь внушали читателю свои чувства, нежели выражали их напрямую. Сегален очень рано (и совершенно несправедливо) возненавидел жанр романа с его всеведущим автором, с его диалогами. Из пустяковой истории, положенной в основу романа, не могло, по его мнению, получиться произведения искусства. С самой юности он мечтал писать в форме эссе, а не историй – о вещах, которые не существуют в реальности или существуют, как в пещере Платона, лишь в виде «тени идей». С тех пор как Сегален прочитал роман «Наоборот» [395], он, можно сказать, придумал «новый роман»; более того, он сразу же отказался от этого жанра, предпочтя ему поэтическое эссе.

Итак, в Бордо он зачитывается Гюисмансом, Реми де Гурмоном, Ницше, Роденбахом [396] Гурмон Реми де (1858–1915) – писатель и критик. Роденбах Жорж (1855–1898) – бельгийский франкоязычный писатель. – Ред. , а также заводит любовную связь, к которой отец Томассон относится снисходительно. «Все идет на благо тем, кто любит Господа, даже их грехи», – повторяет он за апостолом Павлом. Etiam peccata [397] Даже грехи (лат.). . Мораль великодушная, но конформистская. Гюисманс вызвал в душе Сегалена бунт против конформизма и привел к осознанию того, что можно совмещать антиклерикализм и мистицизм. Однако доктор Морис де Флёри [398], очень популярный в то время в литературных кругах, советует ему стать врачом и художественным критиком. Сегалену нужно писать диссертацию, в качестве темы он выбирает следующую: «Каким образом людям искусства удается почерпнуть в медицине нужные им сведения?» – и придумывает блестящий заголовок: «Врачи от литературы». Он рассуждает в ней о тех, кто занимается «патологоанатомией, сам того не подозревая» (взять хотя бы Шекспира, с изумительной точностью описывающего старческое слабоумие), и об «индивидуальной клинической практике», когда автор изучает собственное психическое заболевание.

Гюисманс с одобрением высказывается по поводу диссертации: «Но я не могу себе представить без смеха физиономии медицинских бонз…» Старые бонзы, опытные игроки, приняли Сегалена с почетом. Получив звание судового врача, он был направлен на маленькое судно под названием «Дюранс», пришвартованное у берега Таити, куда должен был прибыть из Соединенных Штатов. Нельзя не отметить столь удачное стечение обстоятельств. Сегален, сбежав от чрезмерной опеки матери, чувствовал настоятельную необходимость избавиться также и от давления своего литературного окружения. Этот молодой эстетствующий доктор, немного денди, очень быстро изнежился в атмосфере символистского самолюбования. Архипелаги Тихого океана обещали ему спасение, и еще одним благоприятным обстоятельством, заставившим его надолго отложить поездку, стала тифозная лихорадка, которой он заразился в Сан-Франциско. Сегален открывает для себя существование китайского квартала, китайских иероглифов и кисточек для каллиграфии. «Его поэтический талант несомненно должен был раскрыться от этой встречи с тысячелетней традицией китайской каллиграфии».

И вот наконец Океания. В молодом образованном французе с утонченной внешностью и печатью иронии на красивом лице борются одновременно три чувства: пронзительное счастье от новых ощущений и ярких праздничных пейзажей, грусть от осознания того, что поэтичная, темпераментная, самобытная культура маори погибла от разрушительной миссионерской деятельности, и желание обрести эту культуру через посмертное откровение ее выразителя – Гогена. Он посетил хижину художника, который умер годом раньше, и купил его мольберт и несколько картин. Сегален хочет изобразить туземцев такими, какими их увидел Гоген, без фальшивой живописности, показав контраст между пышной природой и необратимым вымиранием племен, населяющих Маркизские острова. Племена эти уже не помнят священных слов своих ритуалов. Утратив их, они утратили все. Отсюда Сегалену открылось религиозное значение слов, которые «несравнимо богаче образами и ассоциациями, чем просто заключенный в них смысл». И тогда он постигает эстетику Многообразия, его ум пробуждается под воздействием «экзотики», любви к необычному. Но «экзотика» – понятие относительное. После нескольких месяцев монотонного существования Европа уже кажется чем-то нереальным. Состоявшийся «экзотик» видит себя глазами других и превращается для самого себя в объект экзотики.