Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

«Настоящий рай – лишь тот, который мы потеряли», – скажет позже Марсель Пруст. Но еще до Пруста Сегален понял, что реальность почти всегда разочаровывает и надо описывать то, что находится вне видимого, то, что должно или может быть. Лейтмотивом его поэтики становится разрыв между увиденным и воображаемым, а потом попытка их примирить. Вернувшись с Таити, он начинает осмысливать свое путешествие. Его увлекает философия Жюля де Готье [399] Готье Жюль де (1858–1942) – философ и эссеист, приверженец идей Ницше. – Ред. . Тот изучал «боваризм» – свойство (которым обладала Эмма Бовари) видеть себя не таким, какой ты есть на самом деле. Нет ничего удивительного в том, что Сегален находит в этой философии экзотику и культ Многообразия.

Из Океании он приехал с идеей новой книги – «Незапамятное», историей о закате цивилизации маори. Он противопоставляет в ней прежнюю вольную жизнь и жизнь, навязанную чужаками, ограниченную запретами. Глубокий смысл книги раскрывается в описании агонии Тюпюа, «последнего, кто еще знает „священные слова“. Рассказ идет от лица туземца-маори и показывает изнанку экзотики, то есть то, что маори думают о «бледнолицых» чужаках-миссионерах. Здесь нет ничего общего с Лоти [400]или Фаррером [401]. Сегален не придерживается французской традиции, которая старается приписать таитянкам чувства «Принцессы Клевской» [402] «Принцесса Клевская» – исторический роман, анонимно опубликованный в Париже в 1678 г. . Книга «Незапамятное» должна была изумлять читателя также и по тем же причинам, что и картины Гогена. Характерная черта туземцев, которая очаровывает Сегалена, – это стремление наслаждаться жизнью и абсолютная лень, которая свидетельствует об их полном безразличии к понятию «время». Одним словом, для Сегалена игра в экзотику заключается в том, что о самых поразительных обычаях он пишет как о вещах обыденных и притворяется, что его коробят нравы собственной страны.

В 1905 году в Бресте Сегален женился на умной и красивой девушке Ивонне Эбер, которая не только стала его единомышленницей, но и приняла его друзей как своих собственных. Среди них – Клод Дебюсси, с которым Сегален долго работал над лирической драмой «Царь Орфей», хотя музыка к ней так и не была написана, и Жильбер де Вуазан [403] Жильбер де Вуазан (Вуазен) Огюст , граф (1877–1939) – писатель, публицист, переводчик. – Ред. , который станет его спутником в Китае. Ибо Китай с его идеалистическим искусством, который слегка приоткрылся Сегалену в Сан-Франциско, показался ему той самой страной Воображаемого, о которой он мечтал. Поэт уживался в нем с человеком действия. И если человек действия пускается в Китае в археологические изыскания и исследует континент, на карте которого еще много «белых пятен», то поэт находит в китайской традиции материал для великолепных «Стел».

В Китае того времени стелы – высокие обтесанные плиты с выбитыми на них памятными надписями, стоящие на каменных черепахах, – можно было увидеть на каждом шагу. Эти стелы подарили Сегалену идею «прямоугольных» поэм, записанных в заданной форме на плитах, высеченных из твердого материала. Каждая поэма озаглавлена эпиграфом в виде нескольких красивых китайских иероглифов. Но стелы Сегалена не являются ни переводом, ни адаптацией. «В эту китайскую форму я просто вложил то, что мне хотелось выразить». Другими словами, как писал А. Буйе: «Это не просто Китай, это его Китай – не только такой, каким он его видит, но такой, каким он его воображает». Сегален, как и Малларме (и позже Валери), считал, что стихи пишутся не для того, чтобы воспроизвести картину мира, их задача – «подсказать скрытую ото всех, сокровенную истину». Реальность здесь только первооснова воображаемого. Совершенство формы и выражения напоминают библейские строфы, лучшие греческие эпиграммы, самые совершенные «Оды» Горация, иногда Киплинга, но в текстах Сегалена больше строгости, и его убежденность в могуществе знаков требует, чтобы каждая его поэма, каждая книга становилась произведением искусства. Оригинальное издание «Стел», выпущенное в Китае на средства автора тиражом восемьдесят один экземпляр, было напечатано на императорской корейской бумаге и представляло собой сложенные вдвое листы, заключенные между двумя тонкими дощечками из камфарного дерева, стянутыми шелковой нитью. К сожалению, здесь нет возможности цитировать эти тексты. Впрочем, их нужно читать все и получать наслаждение.

«Живопись» – это следующий после «Стел» сборник поэзии. Речь идет о китайской живописи, которая обрела голос благодаря Сегалену. «Вы внимательно меня слушали, благодарю вас. Я вам признателен, мои спутники, мои единомышленники: вы позволили мне омыть свежим воздухом эти полотна, слишком долго хранившиеся в моей душе». Сборник «Вольная прогулка» снабжен подзаголовком «Путешествие в страну реальности», и в нем решается непростая задача – столкнуть на одном поле воображаемое и реальное: гору, увиденную поэтом, с той же самой горой, на которую взобрался исследователь после десятичасового восхождения; реку, несущую свои воды от истока к устью, с рекой, изображенной на карте. Рассказ о путешествии по Китаю? Да, в каком-то смысле это так и есть. Но ни одно конкретное место не названо, малозначительные подробности преданы забвению. Однако реальное в силу присущей ему устойчивости заставляет себя принять. Чтобы его познать, нужно пойти ему навстречу, – именно это и сделал Сегален. В «фарфоровой комнате» [404] «Ибо живу я в фарфоровой комнате, в неприступном сверкающем дворце, где правит бал мое воображение» – цитата из сборника «Вольная прогулка». , этом прибежище души, месте для уединения, поэт может писать только о воображаемом. Но атака на реальность, борьба с ней, «всегда подразумевает лишь временную победу». Отсюда разочарование, колебания и «упорный возврат в воображаемый мир». Так Дизраэли садился писать роман каждый раз, когда лишался власти.

Начавшаяся Первая мировая война заставила Сегалена покинуть Китай. Некоторое время он пользовал солдат морской пехоты в Бельгии, а в 1917 году вернулся в Китай с заданием нанять там рабочих. Во время этого последнего путешествия он справил свое сорокалетие, заметив не без юмора: «У меня нет ни одного седого волоса – ну, может, если начать считать с лодыжки на правой голени, один из двадцати окажется седым… Мне надо написать еще три пьесы, десять романов, четыре эссе, две теории об устройстве мира… и четыре тысячи шестьдесят три статьи объемом от двухсот до двух тысяч строк, прежде чем уйти на покой». Но в Брест он возвратился крайне утомленным и окончательно потерял силы, занимаясь лечением моряков, заразившихся «испанкой». Он чувствовал себя совершенно больным, хотя его коллеги-врачи не нашли у него ни одной известной болезни. Его мучила потаенная тоска. Поль Клодель, видя, как томится его душа в поисках спасения, предложил встретиться. Однако встреча так и не состоялась.