Александр Сегень - Эолова Арфа

— Надо же! — засмеялась Марта Валерьевна.

— Клянусь! Так вот, посмотрел я на нее и говорю: «Ну что ж, я согласен».

— А я как заору: «А я не согласна! Черт-те что тут устроили! Я немедленно возвращаюсь в Россию!»

— Сердитая, и в гневе еще красивее. Ни в какую с незнакомым мужиком в одном номере! А организатором был писатель Виктор Зуев, он уже жил с женой в Бечичах, но в тот вечер жена уехала к подруге в другой городок и там заночевала. Так что меня на одну ночь подселили к Зуеву. Но что это была за ночь! Я не мог уснуть, ворочался и тосковал. Знаете ли, мне мерещились рубин и изумруд на черном бархате. Почему-то именно так во мне отразилась увиденная вот эта вот, которая теперь сидит рядом со мною. И я по-настоящему страдал, что мы так и не поселились в одном номере.

— Забавно, — усмехнулся Незримов. — Вас как будто нарочно свели в тот номер.

Я стал дальше рассказывать, как со следующего дня начал осаду прекрасной крепости и постепенно завоевал ее.

— А вы как познакомились? — спросила Наташа, когда краткий очерк нашей любовной истории окончился.

— По телефону, — улыбнулась Марта Валерьевна и как бы нехотя поведала их историю.

— Да, примерно так все и было, — сказал Эол Федорович. — И мы, пожалуй, не случайно заговорили о наших знакомствах. Знаете ли, Александр Юрьевич, мы тут раздобыли несколько ваших книг и прочитали. Есть так себе вещицы — «Время Ч», тот же хваленый «Похоронный марш», «Страшный пассажир», уж извините, слабовато. А есть сильные вещи — «Господа и товарищи» нам понравились, рассказы неплохие, повести.

— «Поп» мне очень понравился, — добавила Марта Валерьевна и толкнула мужа: — Да хороший, Эол Федорович, хороший! Просто, я вам скажу, режиссеры такие вредные, если кто-то другой что-то экранизировал, им эта вещь уже неприятна.

— Так вот я к чему клоню, — продолжил Незримов. — Когда я снял «Общий язык», я решил, что на этом надо остановиться. И начал писать мемуары. Не смейтесь только!

— Да мы и не смеемся.

— Не просто потому, что хочу о себе любимом. Нет, здесь иная подоплёка. Мне захотелось самому изучить и представить читателю феномен Эола Незримова. Человека, которого в принципе могло бы и не быть. От меня все время как будто отмахивались, как от пчелы. Жаловаться мне не на что, жизнь удалась, ее большую часть я прожил с любимой женщиной, фильмами своими доволен, да и не бедствовал никогда. Как видите, живем в полном достатке.

— Это уж да уж! — сказала моя красавица.

— И все же, заметьте, я как бы есть, но меня как бы и нет, — продолжал Эол Федорович. — Идет битва, рвутся снаряды, свищут пули, падают раненые и убитые. А я — как шальная пуля.

— У вас первый полнометражный фильм-то «Разрывная пуля», — усмехнулся я.

— Не зря иронизируете, — печально улыбнулся он. — Я рассчитывал на эффект разрывной пули, а задружили с Финляндией, и меня оттерли на задворки. И так почти с каждым фильмом.

— Причем почти каждый — шедевр, — сказала Марта Валерьевна.

— Ну, шедевр, не шедевр... — замялся режиссер, но я решительно подтвердил:

— Шедевр!

А Наташа добавила:

— Шедевр, шедевр, еще какой шедевр.

— Если и не шедевр, то, как писала обо мне Нея Зоркая, каждый мой фильм — увраж, то бишь, в ее трактовке этого французского слова, явление, достойное внимания.

— Или открытие, — уточнила Марта Валерьевна.

— «Уврир» по-французски значит «открыть», — обозначил я свое знание французского.

— Так вот, — продолжал Незримов, — я решил свою книгу назвать «Незримый режиссер». Написано уже немало, но жена уверяет, что надо показать какому-нибудь профессиональному литератору.

— Точнее, хорошему писателю, — вновь поправила Марта Валерьевна. — И мы решили, что можем довериться именно вам.

Мы с женой переглянулись.

— Правильно решили, — сказала Наташа. — Только название... Вот вы сравнили себя с шальной пулей. Может, «Шальная пуля»?

— Я поддерживаю, — сказал я и вздохнул. — Потому что я тоже шальная пуля в русской литературе. — И смело добавил: — Только не живу на такой вилле.

— Насчет денег не беспокойтесь, — тотчас по-своему восприняла мое дерзкое замечание хозяйка дачи. — Ваш труд будет достойно оплачен.

Я ожидал, что мне тотчас вручат рукопись, измятую, политую слезами и кровью, со множеством перечеркнутых и переписанных слов, с рисунками на полях в духе Пушкина, иные страницы опаленные, ибо вырваны из огня в последний миг... Но через пару дней мне пришел на электронную почту банальный файл «Э.Незримов.Шальная пуля.docx», за чтение которого я взялся не сразу, поскольку меня завалили вступительными работами: народ вдруг вновь валом повалил в Литературный институт. Лишь когда вступиловки стали иссякать, я вспомнил про присланный файл и стал читать. Как и предполагалось, великий режиссер в виде писателя оказался полнейшим чайником. Сразу бросалось в глаза былье, как я называю чрезмерное использования глагола «быть» во всех его формах. Почти всегда рукопись начинающего облеплена быльем, подобно тому как мидии облепляют прибрежные скалы. Читать такое — все равно что есть гречневую кашу, сплошь усеянную черными семенами, или грибы маслята, не промытые от песчинок. Кроме былья, огромные куски незримовского текста оказались, как я говорю, чтопаны-перечтопаны, то бишь в них россыпью зияли «что» и «чтобы». Выглядело это примерно так: «Я был весьма амбициозен, что сказалось на том, что я был возмущен, что мне был задан такой вопрос. Был июнь месяц, и мне было крайне скучно сидеть перед приемной комиссией, что, конечно, они не могли не увидеть. Что и говорить, мне было противно, что...» — и так далее. В рукописи почему-то почти отсутствовали диалоги, просто пересказывалось, о чем и с кем происходили разговоры. И вообще все лишь обозначалось, а не показывалось, автор информировал читателя, вместо того чтобы давать ему живые картины. Все равно как читать в Интернете подробное содержание фильма, а не смотреть сам фильм.

Учитывая привередливость Незримова, следовало сразу ему отказать, но в институте тогда еще платили мало, в редакции, где я служил на полставки, еще меньше, и мы в некотором роде сидели на мели. Но я нарочно с излишней строгостью принялся выговаривать все начистоту о его полнейшей литературной несостоятельности, разве что слово «чайник» не произнес; откажется — хорошо, не откажется — денег заработаем, хижина-то у них не дяди Тома и не дядюшки Тыквы.

— Теперь вы мне нравитесь еще больше, — ответил он, выслушав. — С таким, как вы, можно работать. Не стараетесь угодить, честно сообщаете пациенту о его болезни.

— Потому что хороший врач лечит болезнь, привлекая пациента себе в помощь, — сказал я.

— Стало быть, все, что вы прочитали, никуда не годится?