Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

– Отличная новость, Франц.

– Заявятся всем гуртом, – говорит папа, делая картинный жест рукой. – Вместе с женами. Ха! Эти уж мне жены с их мелкими женскими обидами и ревностью. Видела бы ты письма, которые они мне строчат. Надо признать, что во многих из них есть зерно истины, но не во всех. Но ничего, зато проверка их заявлений дает работу множеству людей.

У меня внутри от страха все съеживается: а что, если кто-нибудь донесет на нас с Вальтером в папину газету?

– Вообще-то, Франц, – говорит мама, наливая себе еще кофе, – у меня созрел свой план, и я давно жду случая обсудить его с тобой. И очень надеюсь, что ты не откажешься мне помочь. А заодно убедишь Отто Шульца оказать посильную помощь, раз уж он такой поклонник твоих идей… – Папа кивает, и мама продолжает: – Я разговаривала с женщинами из Союза матерей Лейпцига. Похоже, у нас в городе… становится слишком много нежеланных детей. Хороших арийских младенцев. Скорее всего, рожденных теми девочками, которые отдыхали прошлым летом в лагерях вместе с парнями из гитлерюгенда. – Она осуждающе качает головой. – Но кровь у них чистая, арийская, значит, и воспитать их нужно как следует, в германском духе, а не бросать на произвол судьбы, отдавая в сомнительные руки. – Она умолкает, чтобы перевести дух. – Государственные детские дома уже открылись в двух городах Германии, например в Мюнхене. Думаю, настало время и нам в Лейпциге открыть Дом детей фюрера. К нему можно добавить школу, где детей будут учить всему, что им положено знать, под строгим контролем СС. Что скажешь, Франц? – Мамины глаза возбужденно блестят. – Солдатский дом уже давно функционирует как отлаженный механизм, так что мне нужен новый проект. А что может быть лучше, чем дети? В конце концов, они – будущее Рейха.

Папа кивает одобрительно:

– Очень хорошая идея. Конечно, придется сначала проверить детей на чистоту крови. В среду обсудим это с Шульцем.

Я не хочу больше их слушать. Пойду сейчас к себе наверх, лягу, не зажигая света, в постель и забуду обо всем этом. Останусь одна, в тишине, и буду думать о Вальтере. Только о нем.

Серое утро, я стою на мосту и жду. Падает мелкий непрекращающийся дождь, мы с Куши промокли до нитки. Я поднимаю воротник пальто, похожего на френч, туже затягиваю пояс. Куши смотрит на меня: в его глазах упрек, голова низко опущена, хвост поджат. Он не большой любитель дождя и с удовольствием остался бы дома, свернувшись клубком в своей корзинке.

– Извини, – говорю я песику, поглаживая его голову, – но ты мое прикрытие. – Он вяло лижет мне руку.

Когда наконец появляется Вальтер, нас с Куши обоих бьет дрожь. Вальтер нежно касается губами моей щеки, убирает намокшую прядку, которая лезет мне в глаза.

– Какие вы оба несчастные.

– Уже нет, ведь ты с нами.

Он улыбается, и все сомнения, которые роятся в моей голове с прошлого вечера, исчезают разом.

– Давай найдем сухое местечко. Тебя надо согреть… – Он задумчиво сводит брови. – Помнишь, за нашим полем есть старый сеновал? Можно укрыться там. В такое дождливое утро нас точно никто там не потревожит.

От мысли о том, как именно Вальтер будет меня согревать, я начинаю хихикать. Мне уже не страшно, что я вымокла до нитки и замерзла. Что в нем такое есть, отчего мне с ним легко? Почему в его присутствии я становлюсь легкомысленной и даже безрассудной? Никогда не знала, что способна на такое.

Мы сворачиваем на тропу вдоль реки. Деревья, поля, все вокруг словно проступает сквозь лоснящуюся мокрую пелену по мере того, как за тучами всходит солнце. Все вдруг становится красивым, не таким, как прежде. Мне так хочется петь, что я с трудом сдерживаюсь.

Подходим к амбару, и Вальтер толчком открывает дверь. Я мешкаю на пороге: меня обдает запахом плесени, к тому же внутри оказывается очень мрачно. Но вот глаза привыкают к полумраку, и я различаю валки прошлогоднего сена в углу и груду ржавеющих железяк у входа – брошенная на произвол судьбы сельскохозяйственная техника.

– Не бойся, Хетти. Я не собираюсь… воспользоваться обстоятельствами, так что не волнуйся, – говорит Вальтер тихо. – И вообще, нам не обязательно входить. Просто я думал, что лучше побыть где-нибудь под крышей, спрятаться от дождя.

– Да нет. – Я смотрю вниз, на свои туфли, униженная тем, что он мог подумать, будто я подумала… – Я доверяю тебе, Вальтер.

– Вот и хорошо.

Мы входим внутрь. «Воспользоваться обстоятельствами». Вот, значит, как это называется. А что, если я не прочь? И вообще, когда я представляю себе то, чем мы могли бы заниматься вместе, это нормально? Я ведь не должна всего этого хотеть. Ну, по крайней мере, не так же, как мужчина.

Вальтер забирается на верхний валок, снимает пальто, расстилает его на сене. Потом наклоняется и, широко улыбаясь, протягивает мне руку. Я хватаюсь за нее и скоро оказываюсь рядом с ним. Куши, поскуливая, смотрит на нас снизу.

– Ну, иди и ты сюда, пес. – Вальтер похлопывает ладонью по сену, и Куши в три прыжка взлетает к нему и сворачивается в клубок рядом. С другой стороны от Вальтера устраиваюсь я, а он, обхватив меня одной рукой за талию, притягивает к себе ближе.

– Расслабься. – По его голосу я слышу, что он улыбается. – Ну как, теплее стало?

– Да. – Я кладу голову ему на плечо.

После минутной паузы он продолжает:

– Никогда не думал, что, сидя на старом, прелом сене в гнилом сарае, мокрый до нитки, я буду чувствовать себя в раю. Но именно так я сейчас себя и чувствую. С тобой везде как в раю.

– Опять твои шуточки, – смеюсь я.

– Да нет, я серьезно. С тобой я забываю о том, кто я.

– В каком смысле?

В сарае тихо. Слышен лишь звук нашего дыхания. Вдох-выдох, вдох-выдох, в абсолютной гармонии друг с другом.

– Даже не знаю, с чего начать, – говорит он.

Я беру его за руку:

– Начни с самого начала.

– Я скучаю по нашей квартире. Скучаю по дому.

Мне вдруг вспоминается тот день, когда я впервые была в гостях у Вальтера. Вскоре после того, как я Почти Утонула. В сравнении с нашей захудалой клетушкой, где вонь от уборной во дворе была так сильна, что чувствовалась даже на улице, дом Вальтера показался мне дворцом. Белый нарядный фасад скрывал чудеса изысканности, неподвластные моему воображению. Неудивительно, что Вальтеру, единственному и любимому сыну, чуть ли не с рождения было предопределено учиться в гимназии. Они с Карлом ходили в одну фольксшуле и сдружились только потому, что были лучшими учениками класса. Но на этом их дружба, пожалуй, и закончилась бы, если бы наш папа не сделал карьеру в газете, благодаря чему у него появились деньги, чтобы оплачивать учебу Карла в гимназии.

Родители Вальтера встретили нас тепло и радушно. До сих пор помню фрау Келлер, миниатюрную, хорошенькую, голубоглазую. Ее светлые волосы были пострижены чуть выше плеч и уложены крупными волнами, по моде того времени. Нас провели в гостиную с высоким потолком, где я робко опустилась на краешек большого кресла, стараясь ничего не трогать руками – вдруг сломаю. Оказалось, что у фрау Келлер есть горничная: она принесла нам печенье и лимонад на расписном подносе. Помню, как фрау Келлер, смеясь, присела за пианино и ее пальцы проворно забегали по клавишам, извлекая из них веселую мелодию. Она спросила у меня, не хочу ли я тоже поиграть, но я так смутилась, что отвернулась и уткнулась в маму лицом, пряча глаза. Помню, как потом я вместе с мальчиками пошла в комнату Вальтера. Там мне особенно запомнились полки, полные книг, аккуратно застеленная кровать, а еще большие напольные часы, которые негромко тикали и время от времени мелодично звонили в углу просторной, изящно обставленной передней.