Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Прямо сейчас? — спросил Азаров сына.

— Да.

— Тогда пройдем в каминный зал. Ты не против? — посмотрел Азаров на француженку.

— Не против, — сказала она.

Все трое прошествовали в каминный зал. Азаров и Соланж сели в кресла, Ростик остался стоять.

— Чего молчишь? — спросил Азаров. — Хотел нам что-то сказать, говори.

Ростик кивнул головой.

— Хочу попросить прощение у вас, Соланж, и у тебя — папа. Я был не прав.

— В чем же ты был не прав, мой сын? — не без некоторой иронии поинтересовался Азаров.

— Если вы хотите жить вместе, я не вправе вам мешать. Я не должен вмешиваться в вашу личную жизнь, влиять на ваше решение. Вот, собственно, это я хотел сказать.

— Ты говоришь искренне? — спросил Азаров.

— Да, — подтвердил Ростик.

— Любопытно, кто тебя надоумил изменить позицию?

— Это не важно, главное, что я не возражаю. Даже готов жить с вами. Я могу идти?

— Конечно, Ростик. Это же ты нас сюда позвал. Спасибо тебе.

— И от меня тоже большое спасибо. — Соланж быстро встала и поцеловала юношу.

Тот невольно покраснел и стремительно выбежал из каминного зала. Азаров и Соланж снова посмотрели друг на друга, но уже с другим выражением.

— Я очень рад, что все так разрешилось, — радостно улыбнулся Азаров.

— И я рада не меньше, — в ответ улыбнулась Соланж. — Je veux t'embrasser très fort.

Они вышли из дома и направились по дорожке в сад, держась, как школьники, за руки. Они молчали, но это было совсем другое молчание, чем за обеденным столом. Тогда оно выражало полнейшее отчуждение, а сейчас такое же по силе единение.

Они вошли в сад, остановились — и стали страстно целоваться. Наконец, не без сожаления оторвались друг от друга.

— Надо что-то оставить на вечер, — засмеялась Соланж.

— Мне кажется, наши резервы бездонны.

— Это так только кажется, — не согласилась француженка. — Нельзя растранжирить себя целиком всего за один день.

— Какой все же хороший и умный у меня сын, — задумчиво произнес Азаров. — Не каждый в его возрасте признает свою ошибку.

— Да, Алексей, сын у тебя замечательный, — согласилась Соланж. — Чтобы мы оба делали, если бы он не поменял свое мнение.

— У меня было такое настроение, что хоть вешайся, — признался Азаров.

— На счет вешаться я бы не сказала, но жизнь точно померкла. Не хотелось буквально ничего. Я не представляла, что может быть так тяжело. По крайней мере, у меня давно не было такого состояния.

— У меня идея! А давай ты сегодня переберешься в мою комнату. Пора привыкать жить и спать вместе.

Соланж рассмеялась.

— Я хотела тебе предложить то же самое. Читаешь мои мысли?

— Скорее чувства. Мы чувствуем сейчас одинаково.

— Наверное, это очень здорово.

— Это самое лучшее из того, что случается с человеком.

— Такое с тобой было?

Азаров задумался.

— Наверное, поначалу с женой. Мы думали и чувствовали почти одинаково. Потом это стало проходить, все чаще появлялись расхождения.

— А у нас не пройдет со временем?

Азаров остановился и посмотрел на свою спутницу.

— Не будем загадывать. Сколько времени нам отведено на счастье, столько его и есть у нас. Главное не терять ни секунды.

— Согласна. Сегодня много секунд потеряли. Зачем?

— Сами не знаем. Что-то нашло на нас. Спасибо Ростику, вернул нам друг друга. Давай больше не повторять такую ошибку. Нам и без того будет трудно.

— Это меня и радует.

— Радует? — удивился Азаров.

— Если так подумать, у меня жизнь была слишком легкая. Все те трудности, что я переживала, мне теперь кажутся какими-то несерьезными. Меня пора встряхнуть.

— Если мы останемся в России, с этим проблем не будет.

— А мы останемся?

— Да. Сейчас я не могу никуда уехать. Скоро тут будет много дел.

— Ты веришь в революцию?

— Она вызревает. Режим не справляется с пандемией, экономика катится вниз. Однажды люди выйдут на улицу.

— Так хочется посмотреть, как это будет.

— Боюсь, зрелище тебе не понравится. В России, если революция, то обычно кровавая. По-другому не получается.

— Но почему? Разве нельзя как-то делать иначе, пойти на уступки?

— У нас — нет. Власть не хочет отдавать даже маленькую частичку своей власти. Кроме, как с помощью репрессий разговаривать с народом не желает. Может, тебе не стоит оставаться в России? Подумай.

— Я хочу с тобой. Где ты, там и я.

— Это может быть очень страшно. Не испугаешься?

— Не знаю. Увидим.

— Не знал, чтобы французские актрисы такие бесстрашные.

— Французские актрисы не такие, — улыбнулась Соланж. — Это я такой стала, как полюбила тебя. — Она прижалась к нему. — Идем переезжать в твою комнату, — прошептала Соланж.

Софья Георгиевна сидела в кресле и читала своего любимого Диккенса. Ей всегда нравились его сентиментальные и часто не практичные герои. Она и сама чувствовала себя во многом похожей на них.

Внезапно дверь с шумом распахнулась, в комнату валился Михаил Ратманов. Софья Георгиевна с изумлением уставилась на мужа; в последнее время он уже ни раз поражал ее своим видом, но таким она его еще не видела. Волосы растреплены, щеки обвисли, но главное — это глаза, наверное, такие бывают у сумасшедших, сама собой пришла к ней мысль.

Ратманов бросился к жене как грешник перед священником, упал перед ней на колени.

— Миша, что с тобой? — испуганно воскликнула Софья Георгиевна.

— Софа, дорогая, помоги мне, — взмолился Ратманов.

— В чем? Плохо себя чувствуешь?

Ратманов кивнул головой.

— Ты врач, ты знаешь, как это сделать.

— Что сделать, Миша?

Ратманов сначала как-то странно посмотрел на нее, потом повернул голову сначала в одну сторону, затем — в другую, словно желая убедиться, что никого кроме них в комнате нет.

— Так, чтобы это было бы быстро и безболезненно, — прошептал он.

— Что быстро и безболезненно? Объясни ясней.

— Уйти из жизни.

Что-то оборвалась внутри нее.

— Ты говоришь о самоубийстве?

Ратманов энергично закивал головой.

— Я не хочу больше жить.

— Но почему? Что случилось?

— Я без всего этого не могу.

— Без чего?

Несколько мгновений Ратманов смотрел на жену.

— Без этого дома, без всего, что тут есть. Я не хочу такую жизнь.

— Вот ты о чем. Миша, неужели у тебя все сводится только к этому?

— Ты не понимаешь, без всего этого для меня нет смысла жить. Ты врач, помоги мне, введи лекарство, дай таблетки. Только чтобы было быстро и без мучений. Разве это так сложно?

Софья Георгиевна попыталась взять себя в руки и хотя бы немножко успокоиться.

— Послушай меня, Миша. Во-первых, у меня тут нет таких препаратов. Я брала с собой лекарства, чтобы лечить, а не умертвлять. Во-вторых, все это не стоит того, чтобы умирать.