Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Что же ты чувствуешь ко мне?

— Обиду.

— И за что?

— Обиделся на тебя, когда ты сменил мою фамилию на фамилию матери. Она была прекрасной женщиной. Я ее по-настоящему любил, но фамилию я хотел, чтобы ты носил мою. Тебе это понятно?

— Понять не сложно. Но я в тот момент хотел отрешиться от всего того, что олицетворял ты.

— Иными словами, считал меня своим врагом.

— Тебя нет, но тот клан людей, к которому ты принадлежал, да.

— Тогда я ему уже не принадлежал. Он уже выдавил меня к тому времени меня.

— Это знали очень немногие. А большинство до сих пор считают, что ты в какой-то степени принадлежишь этому преступному режиму.

— Но ты же знаешь, не принадлежу. Я даже на последних выборах голосовал против президента.

— Опять же это никому неизвестно, даже я, твой сын, только сейчас узнаю об этом. Да и что это меняет.

— Наше любое действие всегда что-то да меняет.

— Нет, — решительно покачал головой Алексей. — Ничего. Это все иллюзии.

— Ты очень бескомпромиссный.

— Как раз нет, мои соратники периодически меня упрекают, что я иду на компромиссы. Хотя мне так не кажется. Но с точки зрения Ростика — это именно так. Он-то как раз растет очень непримиримым. Меня периодически это пугает.

— Я понимаю. Если сравнивать вас в том возрасте, в котором он пребывает, то Ростик намного бескомпромиссней и решительней.

— В том-то и суть, — вздохнул Алексей. — Мне точно известно, что он давно в разработке у наших славных органов. И они ждут, когда его можно будет захомутать. При его поведении ждать недолго.

— Что же делать? — с тревогой спросил Герман Владимирович.

— Если бы знать. Я пытался с ним говорить — бесполезно. Он жаждет борьбы с режимом. Я сам удивлен степенью его ненавистью к нему. Не понимаю, откуда она.

— От тебя.

— Возможно. Но я его этому не учил. Я хотел, чтобы он уехал за границу и там бы поступил в какой-нибудь университет. Но он наотрез отказался.

— У меня родился тост, — сказал Герман Владимирович. — Выпьем за Ростика, чтобы он избежал всех напастей, которые готовит для него наше любезное отечество.

— Боюсь, тост не поможет, но выпить не откажусь. Если так можно было бы решить все проблемы. Я все хочу задать тебе один вопрос, отец.

— Самое время, Алеша.

— Когда ты был во власти, неужели вы все там не понимали, чем все это закончится. В одном фильме я слышал фразу, что после серых приходят черные. Вот они и пришли.

Герман Владимирович опустил голову.

— Мой ответ, наверное, тебя удивит — мы об этом почти не думали. Каждого члена правительства заботило в основном одно — успешно выполнять данные ему поручения. Или, в крайнем случае, хорошо отчитаться о них.

— И больше вас ничего не заботило?

— Почти ничего. Понятно, что публично мы заявляли, что думаем о судьбе России и так далее, но сами понимали, что все это брехня. Вот точно о чем думал каждый — о своей судьбе. Кто хотел обогатиться, кто сделать карьеру, кто добиться популярности у населения. Эти цели поглощают всего человека, без остатка. На другое не остается ни сил, ни времени, ни желаний.

— А чего хотел мой отец? Только честно.

— Да я и не хочу врать. Столько приходилось это делать, то противно. Значит, чего хотел я? А всего по немного: быть полезным стране и людям, шагнуть еще выше — в премьерское кресло, обеспечить себя до конца жизни. Ну, может еще чего-то, о чем забыл.

— И что же удалось из этого списка?

— Ты удивишься, но по большому счету ничего. Для народа сделал недостаточно, вместо карьеры — отставка, денег больших тоже не срубил. Не поверишь, но взятки не брал.

— Слухи ходят другие.

— Мне известны эти слухи, но их распускали недоброжелатели. Чем хочешь, клянусь, не брал, Алеша, я мзды. Предлагали в немереных количествах, но я отвергал. На меня по этой причине многие коллеги смотрели косо; я им мешал брать по полной программе.

— Что так?

— У них возникало чувство неловкости. Когда все берут, это одно состояние, а если рядом кто-то не берет, то — другое, уже не так это удобно. Звучит высокопарно, но я выступал в качестве голоса их совести. И как только появилась возможность, от меня сразу избавились.

— Я слышал о других причинах.

— Их было много. Но всегда человека можно оставить, а можно уволить. За меня никто не вступился, хотя это было обещано на самом высоком уровне.

— Это был сильный для тебя удар?

— Сильный, сынок, — вздохнул Герман Владимирович. — Я от него так до конца и не оправился.

— Но прошло столько лет! — воскликнул Алексей.

— Есть удары, которые не подвластны срокам давности. Мне очень хотелось вернуться хоть в каком-то качестве, но те, от кого это зависело, не позволили. Плохо, когда человек не может себя до конца реализовать.

— А мне казалось, что ты как раз себя реализовал, — сказал Алексей.

— В чем-то так оно и есть. Я все же многое добился. А главное у меня трое сыновей. Внуков пока маловато, но надеюсь, будет больше. А там и правнуки…

— Ну, Ростику еще рановато, — засмеялся Алексей. — Остались Рената и Виталий. Трудно поверить, что Святослав родит детей.

— Да, тут ты прав, и меня это сильно огорчает. Он занят только самим собой. Решает проблему отношений себя и мира. А вот до общества, до детей ему наплевать.

— Скажи ему об этом, — посоветовал Алексей.

— Непременно. Я с ним обязательно поговорю. Давай, Леха, еще по чуть-чуть. Как раз в бутылке на донышке осталось.

Герман Владимирович разлил остатки коньяка.

— У тебя родился тост, за что будем пить? — спросил Алексей.

— Родился, — кивнул Герман Владимирович головой. — Чтобы все остались живы.

— Пожалуй, на данный момент это самое лучшее пожелание, — улыбнулся Алексей.

Было жарко, и хотя спасал кондиционер, Рената все равно решила освежиться в бассейне. К тому же ей было тяжело находиться в своей комнате, ее преследовало искушение принять кокаин. Она сама не заметила, как подсела на него. Однажды на вечеринке парень, который ей нравился, предложил испытать новые ощущения. Она почувствовала, что нуждается в них. И хотя понимала, что за этим последует, решила попробовать.

Новые ощущения ей понравились, через какое-то время Рената решила их повторить. Постепенно это вошло в привычку. Она понимала ее пагубность, но бороться с ней с каждым разом становилось все трудней. Да и зачем, она не видела в этом смысла. Опять заниматься тем, что ее совсем не интересует, не волнует, бесцельно убивая день за днем. Эта дурная бесконечность без проблеска смысла, угнетала ее. Уж лучше подсесть на наркотики, они периодически куда-то уносят, открывают новую реальность. Пусть иллюзорную, но какая, в сущности, разница, в какой пребывать. Еще неизвестно, какая лучше, где комфортней?