Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Могу лишь тебе посочувствовать.

— Получается заколдованный круг. Мало людей, способных создать нормальные условия для работы и жизни, в итоге, те, кто могут это сделать, уезжают. И положение становится еще хуже. И что делать, никто не знает.

— Выходит, выхода нет?

— Выход всегда есть, беда в том, что далеко не все желают его искать. Ладно, давай лучше о другом.

— О чем же, отец?

— О тебе. Я совсем немного знаю о твоей жизни после того, как ты уехал. Или, говоря по-другому, многое не знаю. Хотя по возможности следил за тобой, читал, что о тебе пишут и говорят. А так же смотрел твои фильмы.

— Все?

— Все.

— Не знал. И тебе это было интересно?

— По ним я пытался понять, что с тобой происходит.

— Понял?

— Сложный вопрос.

— А давай так, ты скажешь, что понял, а я скажу, правильно ли. Не возражаешь?

— Почему я должен возражать. — Герман Владимирович посмотрел на книгу, которая лежала у него на коленях. — У меня создалось впечатление, что все эти годы ты метался из стороны в сторону. Уж слишком разные фильмы ты делал. Как будто не знал, что правильно, а что нет.

Герман Владимирович выжидательно посмотрел на сына.

— Неужели такой вывод можно сделать из просмотра моих фильмов?

— Как видишь, сделал. Но, возможно, он не верен.

— Да, нет, скорее ты прав, чем не прав, — задумчиво проговорил Святослав. — Я действительно ощущаю растерянность. Я уехал из страны в надежде найти совсем другую жизнь, другое общество, других людей. И все вроде так и не совсем так. Что-то лучше, что-то хуже, но в целом иногда возникает ощущение, что ты попал в сумасшедший дом. Там, пусть по-другому, но тоже все не адекватно.

— Не адекватно чему?

— Тому, что я изначально представлял, тому, что я бы хотел там видеть. Я даже начал сомневаться в том, правильно ли что сделал, когда уехал. Но возвращаться тоже не хочу. Побыл тут немного и проникся полным отвращением. Один этот дом Мишки чего стоит. А вокруг — такие же замки. Скажи, отец, неужели они все построены на ворованные деньги?

— Все не все, но большинство, — усмехнулся Герман Владимирович. — Если там у вас, коррупция — это аномалия, преступление, но у нас образ жизни.

— Но ведь это ужасно. Или я что-то не понимаю.

— И да и нет. Живут же люди всю жизнь с какой-нибудь хронической болезнью — и ничего. Вот и мы так. Мне кажется, еще долго протянем.

— А вот Алешка, если я правильно представляю, считает по-другому.

— Да, он хочет обрушить этот порядок. Я могу пожелать лишь ему успеха, но в результат не очень верю. Слишком много бенефициаров у этой системы. Даже он ею пользуется, находясь здесь. А как ты хочешь тогда ее уничтожить.

— Но это все эпидемия. Не будь ее, он бы ни за что сюда не приехал.

— Разумеется. Только либо принципам придерживаются в любых обстоятельствах, либо они уже не совсем принципы. Так уж все устроено. Я видел на своем веку слишком много людей и ситуаций. И ясно это понял. Даже не представляешь, сколько было загублено прекрасных начинаний по этой причине.

— А ты сам?

— И я еще как грешен! Много по этой причине дел завалил. Одно утешает, что тут я далеко не рекордсмен.

— Слабое утешение, отец.

— Слабое, — согласился Герман Владимирович. — Но другого нет. А без утешения совсем уж плохо. Каждый ищет себе оправдания. Я вот нашел такое. Возможно, оно меня и не оправдывает, но как-то становится легче. А у тебя разве нет чего-нибудь подобного?

— Есть, конечно. Я же тоже из плоти и крови, а не из железа. Но я стараюсь перенести оправдание на экран и там подвергнуть анализу и разоблачению.

— Я это заметил, сынок. Мне кажется, это правильный путь. Вот у меня такой возможности нет, мне все приходится носить с собой. Бывает тяжеловато. Иногда даже начинает болеть сердце.

— Папа, но зачем тебе это? Что было, то прошло, и уже ничего не изменишь.

— Тяжесть и раны остаются, они никуда не уходят. Люди, совершая плохие поступки, надеются, что они не будут их мучить в последствие. И часто обманываются.

— Но ты же не совершил ничего такого ужасного?

— А не обязательно совершать ужасное, достаточно совершить то, что не должен был делать, а сделал. Подчас последствия от незначительных поступков могут быть очень значительными. Хочешь, чтобы не было плохого, не делай плохого даже в мелочах. Я эту истину постиг чересчур поздно, когда основные плохие поступки уже совершил.

— Что же ты такое сделал?

Герман Владимирович махнул рукой.

— Давай не в этот раз, нельзя же в одном разговоре признаться во всех грехах. Надо растянуть удовольствие.

— Интересный у нас получается разговор, отец, — отметил Святослав.

— Интересный, — согласился Герман Владимирович. — Мы же давно с тобой не говорили по душам.

— Я помню, последний такой разговор состоялся в аккурат перед моим отъездом за границу.

— Мы проговорили чуть ли не всю ночь.

— Немного поменьше, — улыбнулся Святослав. — На часах было три часа, когда мы разошлись спать. Я тебе до сих пор благодарен, что ты меня не отговаривал от отъезда, хотя и был против.

— Я и сейчас против. Но это было твое решение, и я считал, что ты лучше знаешь, как распорядиться своей жизнью.

— Скажи, а тебе не повредило, что я тогда уехал? Ты же делал политическую карьеру.

— Повредило, но не очень сильно. Но периодически мои противники упоминали про то, что один из моих сыновей живет на Западе.

— И что ты отвечал?

— А что я мог ответить. Подтверждал: да, живет. — Герман Владимирович задумался. — Возможно, когда решался вопрос о назначение меня премьер-министром, этот фактор тоже сыграл свою роль, что я не был назначен. В тот момент против меня в ход шел любой компромат.

— Получается, я виноват…

— Даже не думай об этом, все это дела давно минувших дней. — Герман Владимирович в очередной раз задумался. — Жизнь полна парадоксов; если тогда я стал бы премьером, то скорей всего, этого режима в стране не было. Я бы не допустил.

— Подожди, получается, что все случилось из-за моего отъезда?

— Никто точно сказать не может из-за чего. В любом случае виноват не ты, а те, кто принимали решения. А они руководствовались не интересами страны, а собственными.

— Но все могло быть по-другому, — настаивал Святослав.

— Вариантов всегда много, — пожал плечами Герман Владимирович. — Как и виноватых. Я тогда не проявил должной настойчивости, не стал бороться за должность. Хотя возможности такие были. Вместо этого затаил обиду, предпочел уйти с гордо поднятой головой. В общем, получилось так, как получилось.

— И что именно?

— Я тебе расскажу об этом, но не сейчас. Не чувствую сил.

— Не предполагал, что ты хранишь такие тайны, отец.

— Тайны есть у каждого человека. Я даже не спрашиваю: есть ли они у тебя, потому что уверен, что есть.