Рой Бедичек - Приключения техасского натуралиста

Я вернулся к этому пруду на следующее утро и имел удовольствие вновь видеть все семейство. На третий день было холодно, облачно и сыро. Я прождал два часа, но они так и не появились.

Называя этих птиц бархатными мухоловками, мы вовсе не относим их к семейству мухоловок тираннов, столь распространенных в Соединенных Штатах. На самом деле эта птица принадлежит к совершенно иному семейству, носящему латинское название Ptilogonatidae . Она, как и мухоловка, ловит добычу на лету, но на этом ее сходство с тиранном кончается. Она является единственным видом семейства, выводящим птенцов в Соединенных Штатах. Существует лишь четыре вида семейства Ptilogonatidae в мире, обитающих в Мексике и Центральной Америке. Таксономия объединяет их со свиристелями. Что касается внешних характеристик, бархатные мухоловки схожи со свиристелями своим изгибающимся вперед хохолком и любовью к ягодам.

Засушливый период в горах привлекал к пруду и другие виды птиц. Здесь собрались мухоловки, жадные до насекомых. Западные лесные оливковые тиранны кормились на высоте от пяти до восьми метров. Черная феба — ближе к воде, на высоте от полутора до трех метров над поверхностью. Эта мухоловка соответственно занимает и ветви, расположенные ближе к воде, — иногда не выше, чем в полутора метрах над ее уровнем. Все мухоловки обычно остаются в пределах того слоя воздуха, где они кормятся, никогда не поднимаясь на уровень ласточек и стрижей.

Оливковые тиранны — обычно мирные мухоловки, не затевающие ссор. Но когда арканзасский тиранн занял место на уровне оливкового и начал там кормиться, оливковый резко запротестовал, пока все же не был вытеснен более сильным соперником. До этого внедрения оливковым тираннам удавалось держать монополию на своем уровне кормления. Когда одна из маленьких мухоловок (из рода Empidonax ; я не смог определить ее вид) заняла сферу кормления оливкового тиранна и место его отдыха, он погнался за нарушителем, правда, лишь после того, как маленькая птичка имела нахальство схватить насекомое прямо у поверхности воды.

В тихую погоду оливковый тиранн сидит на ветке совершенно прямо. В ветреную — наклоняется вперед и, балансируя хвостом, принимает почти горизонтальное положение.

Здесь я возобновил свое давнее знакомство еще с одной птицей — куликом-дутышем. Одна из приятных особенностей полевых исследований: если вы не с головой ушли в поиски новых видов, вы часто обнаруживаете старых друзей, занимающихся новым делом. Обычное название кулика-дутыша (семейство песочников) — травяной бекас, поскольку он имеет обыкновение кормиться на травянистых лужайках вдоль края воды. Однако две птички, которых я наблюдал, стояли в воде по самое брюшко. Погружая свои клювы в воду, они каждый раз вытаскивали из нее что-то размером с горошину. Вода в пруду была мутной; погруженный в нее лист белой бумаги исчезал из виду на глубине всего пятнадцати сантиметров! Кулики-дутыши паслись там три дня подряд и каждый день кормились на такой глубине, в которую только могли зайти. Как-то один из них даже проплыл немного. Два раза я наблюдал, как они чистят свои перья клювом, окуная его в воду — лишь чуть-чуть, чтобы смочить кончик, или помыть его, или охладить, или, может быть, набрать воды.

У кулика-дутыша, глядящего прямо на вас, сразу замечаешь у каждого глаза по белому пятнышку — одновременно они часть белых линий над глазами. Вытянутые пятна простираются навстречу друг другу, образуя разорванную букву V, что придает птичке какой-то восточный вид.

Как и улит пятнистый, кулик-дутыш склонен раскачиваться, но более неторопливо и, в противоположность улиту, не кивая головой. Я читал, что в сезон выведения потомства самец раздувает свое горло в три раза шире обычного размера, чтобы издавать звучные любовные ноты. И еще: даже молодое потомство совершает огромный перелет из арктической тундры до Патагонии, почти от полюса до полюса, прибывая туда к концу августа.

Время от времени во время прогулок вокруг лагеря я останавливал взгляд на торжественном пике горы Ливермор. Иногда я глядел на него с другой вершины, но лучше всего любоваться им из глубокого каньона. Именно отсюда, из узкого ущелья, открывается вся красота Ливермора, благородно доминирующего над всем горным массивом и придающего ему единство.

Когда-то я взбирался на эту гору. Метров шестьдесят — на лошади, выше — на своих двоих, а точнее — на четвереньках.

Согласно легенде, один индейский вождь завещал похоронить его здесь, на самой высокой горе, — то ли чтобы стать вечным свидетелем лежащих окрест красот, то ли чтобы приблизиться к счастливому небесному краю, где, по индейской мифологии, каждого ждет самая удачная охота.

Раскопки тут начались в 1895 году под руководством Сьюзен М. Джейнс из Эль-Пасо. В течение двенадцати лет эта героическая леди совершила семь восхождений на вершину Ливермора; ей удалось обнаружить две тысячи наконечников стрел — целый склад оружия. При этом — ни костей, ни предметов церемониального захоронения, почему антропологи и разуверились в том, что Ливермор — место захоронения вождя. Чарльз Ч. Джейнс (Эль-Пасо) и Т. А. Мерил (Форт-Дейвис) описали результаты раскопок, а найденные предметы были переданы в музей педагогического колледжа в Сал-Россе.

Один местный житель рассказывал мне, что некоторое время склоны Ливермора практически не использовались для выпаса — по ним разгуливало много одичавшего скота. Исходную ошибку совершил некий янки из Коннектикута, когда-то приобретший это пастбище. С хозяйством он не справился, годовалые телята у него разбежались и одичали. Пришлось владельцам ранчо нанять ковбоев с крупнокалиберным оружием — для «очистки» Ливермора от ни в чем не повинных животных.

На обратном пути на машине с нагорья Дейвиса я разбил лишь один лагерь для ночевки по дороге от Одессы до Далласа. Поскольку за прошедшие семь месяцев выпало лишь два дюйма осадков, вся растительность, кроме мескитового дерева, была в довольно увядшем состоянии.

С утра никаких птиц вблизи моего лагеря не наблюдалось, и я прошелся с милю до ветряной мельницы. Рядом с ней обнаружил пруд, высохший до дна, а на его краю — bois d’arc , апельсин-оседж. Первые поселенцы пестовали его в тщетной надежде, что оно сможет служить им естественной оградой. Дерево казалось гигантским только в сравнении с карликовой растительностью вокруг. Оно забирало львиную долю влаги из окрестностей пересыхающего пруда — так паразиты процветают на истощенном хозяине; бросало губительную тень на растения, лишенные своего всегдашнего места под солнцем. Апельсин-оседж сразу выделялся своей неуместной, победоносной зеленью, бросающей вызов пыльной и скудной природной растительности.