Владимир Мазурин - Дурные деньги

Мать поставила ведра на лавку за печной перегородкой, а коромысло вынесла в сени.

— Ну что, доченька, хорошо выспалась? — спросила она, возвращаясь из сеней.

— Выспалась, — ответила Ниночка и села на лавку перед окнами.

— Сейчас я тебя завтраком накормлю. Я тут всего про тебя наготовила.

Ниночка промолчала и равнодушно встретила появление на столе кушаний. Когда только она успела все это настряпать! Ниночка знала, что поднимается мать чуть свет, чтобы до утренней дойки на ферме успеть подоить свою корову. Затем она бежит на ферму доить колхозных коров. Сдав их с рук на руки пастуху, она торопится домой — топить печь и провожать отца на работу.

Отец встает в шесть часов и, включив на кухне радио, слушает последние известия. Дел у него по дому мало, почти все хозяйство находится в руках матери. Только иногда, если со временем у нее особенно туго, она посылает его за водой или — по выходным — в магазин. У отца работа чище и легче, к тому же ему полагается выходной день, у матери — из-за отсутствия на ферме подменной доярки — выходных нет. Чтобы съездить в район — в поликлинику, за покупками, она бежит на поклон к Мане Пироговой и просит поработать за нее. Та ей отказывает редко: сама так же вот всю жизнь крутилась.

Мать подсела к столу, забылась на минуту-другую — видимо, все срочные дела у нее были переделаны. Ниночка посмотрела на часы, они показывали половину десятого.

— Что же ты не ешь? — спросила она мать.

Та очнулась от забытья, отодвинулась от стола:

— Ешь, ешь, я уже поела.

Когда она завтракает, Ниночка не знает. Отец утром за стол не садится, на ногах съедает с молоком испеченную на поду лепешку и уезжает на работу. В это время мать еще «голодная», ее ни на минуту не отпускает от себя печка — нужно вовремя «посадить» в нее печенье́, поставить суп, картошку. Поднявшись с постели, Ниночка попадает за стол, нагруженный едой, только что вынутой из печи. Все стоит нетронутым, но мать уже сыта. Когда и чем она насытилась, для Ниночки остается загадкой.

Посидев несколько минут, мать снова поднялась: оказывается, она еще не напоила теленка, и он там, наверное, «с ума сходит». В подтверждение слов матери послышался требовательный телячий мык. Теленка обычно привязывали на ничейной усадьбе, и он щипал там отаву. Привязывал его отец перед уходом на работу — это было его единственной утренней обязанностью. Мать достала из печи большой черный чугун, вылила нагретую воду в ведро, накрошила в него и размяла руками хлеб.

— Поешь — со стола не убирай, — уходя предупредила она дочь. — Приду, сама уберу.

Эти слова Ниночка слышала постоянно, еще когда училась в школе, и потом — когда приезжала домой из города на выходные. Нельзя сказать, что они вызывали у нее желание ослушаться.

Ниночка ела нехотя, без аппетита. Из сеней в избу пробрался дымчато-серый кот и, мурлыча, закружил у ее ног. Она щедро угостила его и встала из-за стола. Мать, вернувшаяся с пустым ведром, всплеснула руками:

— И это всё? Зачем же я, милые, старалась-то? Пропадет ведь.

Ниночка равнодушно отмахнулась от еды — пусть пропадает.

— Я в твои годы ржаной лепешке рада была, а ты от белых булок отворачиваешься. Раньше такие-то по праздникам только ели.

Ниночка уже слышала это. Годы детства и молодости матери представлялись ей такими далекими, что рассказы о них почти ее не трогали. Мать иногда внушала дочери, чтобы та ценила родительскую заботу, а для наглядности в пример ставила себя. «Ты ведь вот не знаешь даже, что это за валёк такой, — говорила она, — а я плакала от него. Двенадцать лет мне было, война шла. Послали нас, школьников, на молотильный участок лен колотить. Колотили его бельевыми вальками. Сейчас нет их ни у кого, а тогда в каждом дому были. А ручонки-то у нас тоненькие, сами-то мы слабенькие. И вот сидишь на скамейке, сноп перед тобой, а ты его по колоколушкам колотишь. Сначала ничего, а потом опустишь валек-то, а поднять никаких сил нету. Сидишь и плачешь…»

Бывало, мать вяжет зимой варежки или носки шерстяные и рассказывает. Так вот всю жизнь свою пересказала, и Ниночка знает ее наизусть. Она знает, как трудно приходилось матери в детстве, потому что была война. А потом война окончилась, но легче не стало. Знает Ниночка и о том, что многие подруги матери, когда подросли, ушли на строчевышивальную фабрику, а она вот в колхозе осталась. Знает, как ломала ее колхозная работа. И еще она знает, как мать вышла замуж «за молчуна этого». Молчуном мать в глаза и за глаза называет отца и объясняет его несловоохотливость канцелярской работой, требующей полного внимания, сосредоточенности. Отца она любит, но по-своему. Когда-то за ней наперебой ухаживали местные парни, но они ее не интересовали, потому что она знала их «как облупленных». А вот приезжий счетовод ее заинтересовал — и прежде всего своей обходительностью, вежливостью, скромностью, то есть как раз тем, чего и в помине не было у местных парней. Ниночка не понимает, как это можно любить человека за вежливость и обходительность. Разные они с матерью люди, совсем разные…

— А ведь уже половина одиннадцатого!

Мать всполошилась, заметалась по избе, убирая со стола.

— До полденной донки надо успеть лук повыдергать.

Ниночка резко повернулась к матери.

— Мама, а почему ты меня не заставишь выдергать его?

— Тебя? Дергать лук? — удивилась мать. — Да его же, милые, целых четыре гряды!

— Да хоть десять! Делать-то мне нечего. Я же с ума здесь сойду!

Такого оборота мать, видимо, не ожидала, а потому растерялась.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласилась она, — пойдем вместе. Одной-то тебе и вправду будет тошно.

И они направились в огород, благо он был в двух шагах, через дорогу. Солнце грело по-летнему, но в воздухе уже чувствовалась прозрачность, легкая, едва ощутимая стынь — предвестники близкой осени. Да и в зелени деревьев уже обозначились первые «седины» — робкая пока, разрозненная желтизна, которая будет теперь с каждым днем умножаться, и ничто уже не остановит этот постепенно набирающий силу пожар.

Яблони в огороде обвисли под тяжестью зреющих плодов. Часть их осыпалась на землю.

Мать подошла к ближайшему дереву и стала собирать опавшие яблоки.

— Корова их ест за милую душу, — пояснила она дочери.

— У вас, я гляжу, ничего не пропадает, — заметила Ниночка.

— А как же, доченька! Добро не должно пропадать. Все, что выросло, в дело надо употребить. Так меня отец с матерью учили.

— А меня ты почему не учишь?

— Как же так не учу, доченька! — опешила мать. — Все время об этом говорю.

— Значит, тебя по-другому учили. Говорить — мало.

— Время сейчас, доченька, другое. Мы ведь сызмальства крестьянствовать учились. Помню, отец с матерью сено возили, меня с собой взяли. Я тогда маленькая была, меня на воз посадили. Отец лошадь под уздцы ведет, а мать идет сзади. Сенинка упадет с возу — она подберет ее.