Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Это в личном хозяйстве так. А в колхозе?

— И в колхозе поначалу так работали. Мне моя мама рассказывала, твоя бабушка. Я-то уж позднее родилась, предвоенные годы плохо помню, а вот военные запомнила.

Мать задумалась о чем-то, вздохнула:

— Их и захочешь — не забудешь.

— Дедушка мой погиб на фронте?

— На фронте, доченька. Мне тогда двенадцать лет было. Помню, зима уж началась, мы, ребятишки, с горы катались. Подошла ко мне Маня Пирогова: иди, говорит, тебя мать зовет. На ухо мне почему-то сказала, негромко. Я прибежала домой, а мать по полу катается. Я испугалась, заревела. Кричу: «Мамочка, не надо! Мамочка, не надо!..» Еле успокоила ее Маня Пирогова, ровесницы они были, подруги. А нас у матери на руках трое осталось. Кроме меня, два брата. Они к тому времени в колхозе уже работали, постарше меня были. Да ты их знаешь — дядя Коля и дядя Вася…

Дядя Коля и дядя Вася, материны братья, жили в районном фабричном городке, оба работали по токарной части. Когда Ниночка заявила родителям о своем намерении стать ткачихой, они вознамерились было определить ее к кому-нибудь из дядьев, чтобы девочка была под надзором. Однако Ниночка воспротивилась: стоило ли одну опеку менять на другую — может быть, худшую.

— Зачем вы так много луку сажаете? — спросила Ниночка. — Весь все равно не съедите.

— Не пропадет, доченька. В городе-то вон не больно хорошо с ним.

— На базар торговать, что ли, поедете?

— Зачем на базар? Шефы из города, как осень, по домам ходят: продай того, продай другого. На машинах из города приезжают — за картошкой, за чесноком, за луком. И не верят, если скажешь, что нету.

— Вам что, зарплаты не хватает? — оскорбилась Ниночка «торгашеским» намерениям матери.

— Хватает. Всего хватает, слава богу. Только ведь наперед не знаешь, сколько у тебя того же луку вырастет. Год на год не приходится. В нынешнем году вон сколько его, а в прошлом — вымок весь почти. Вот нынче и посадили с запасом. А лишек будет — почему бы и не продать, если люди просят. И им хорошо, и тебе.

Нужно было вырвать лук из земли и рядком — головка к головке — сложить тут же, прямо на грядке. На солнце он подсохнет, обветреет. Затем его перенесут под крышу, в дощатую пристройку ко двору, где он окончательно заматереет, кожица его станет золотистой и шелушистой.

Когда закончили две гряды, Ниночка выпрямилась — спина у нее устала.

— Отдохни, дочка, отдохни, — предложила ей мать. — Я и одна управлюсь.

Ниночка опять уловила в словах матери намек на ее беременность. Нет, нет, она не хочет ни жалости, ни сочувствия. Не хочет — и все тут! И вдруг ее словно холодной водой окатило. А как же, подумала она, отец с матерью будут управляться с ребенком, если они целый день заняты? Неужели ей придется надолго остаться в деревне?

Ниночка машинально дернула очередную луковицу за косицы и отбросила ее на край гряды. Она уже хотела, чтобы мать заговорила о ее беременности и объяснила, как они думают управляться с ребенком. Однако спросить об этом — так вот, ни с того ни с сего, — не осмелилась. И Ниночка решила быть с матерью повнимательнее, не отстраняться от нее, не уходить от разговоров. Она увидела близко ее склоненную голову, седые волосы на виске, обтянутые коричнево-желтой высохшей кожей руки.

— Мама, — спросила она, — ты в молодости была красивая?

Мать распрямилась, отбросила пястью прядку волос со лба. Можно было не спрашивать ее об этом. Дома хранились снимки, на которых она была сфотографирована в девичестве, в первые годы замужества. Ниночка мысленно меняла ей прическу, одевала в модные, современные платья… Да, она была очень приглядна.

— Красивой ли я была? — Мать улыбнулась, немного даже кокетливой получилась у нее улыбка. — Парни не проходили мимо, жаловаться зря не буду… Помню, зачем-то я в город ездила. После уж свадьбы, а одна. И вот в автобусе ко мне военный подсел, офицер. Девушка, говорит, выходи за меня замуж. Ни горя, ни нужды не будешь знать, барыней будешь жить… Видный такой военный, симпатичный…

Мать опять принялась за лук, а Ниночку уже любопытство заедало — женское любопытство, нетерпеливое.

— Ну, и что же ты?

— Что же я? — переспросила мать. — Я уже замужем была, за отцом твоим.

— А почему ты в город не уехала? — задала новый вопрос Ниночка. — До замужества. Там бы тебе легче было, чем в колхозе.

— Маму не хотелось оставлять, бабушку твою, — просто ответила мать. — Николай с Василием сразу после армии в город перебрались, семьями обзавелись. Нельзя же было маму одну оставлять.

— Взяли бы в город ее.

— Звали. И Николай звал, и Василий. Не поехала. Годы уж не те, говорит. Родилась в деревне и умру здесь. И потом, не больно тогда отпускали из деревни-то, а она еще в колхозе работала. Тогда ведь пенсий колхозникам не платили, работали, пока здоровье позволяло.

Нехитрое дело — дергать лук, однако и в него мать умела вкладывать душу. Получалось у нее и быстро, и хорошо — луковицы ложились ровно, одна к одной, и земли на них оставалось совсем мало. У Ниночки, если даже она старалась, все равно получалось медленнее и хуже. Она не выдержала, спросила:

— Мама, почему у тебя получается, а у меня нет?

— Что не получается? — не поняла мать.

— Да вот лук дергать.

— Потому что ты у меня городская, — не задумываясь, ответила мать, — к земле непривычная.

— А почему вы меня не приучили к ней?

На этот вопрос мать ответила не сразу, Ниночка подумала уже, что она не желает отвечать.

— Нужды, дочка, не было, — наконец заговорила она. — Нас ведь нужда заставляла с малых лет работать.

В полчаса с луком было покончено.

Ниночка огляделась, и ей понравилось в огороде. Нет, не красота деревьев, не порядок и ухоженность приглянулись ей — что-то другое, не имеющее названия, вошло в ее душу. Давно когда-то она впервые пережила это чувство, и сейчас вдруг оно вспомнилось. А было так. Она, маленькая девочка, выходила на улицу и сразу попадала в огромный мир, который таил какую-то опасность, угрозу для нее. Но стоило ей вернуться в избу или зайти в огород — и чувство незащищенности проходило. Вот и сейчас. Там, за пределами огорода, на нее могли посмотреть косо, с усмешкой, могли осудить, сказать какое-нибудь неприятное слово. Здесь она была защищена от всего этого. Сидеть все время дома — тяжко, иногда просто невыносимо. Теперь пространство, в котором можно было чувствовать себя в безопасности, расширилось. Вот и хорошо. Ниночка будет теперь приходить сюда, в огород, что-нибудь делать или просто сидеть под открытым небом.

Мать не спешила уходить из огорода — видимо, у нее еще было время. Она прошла между грядок, выдернула несколько сорняков, отбросила их в сторону.

— Мама, мы можем заодно и морковь выдергать, — предложила Ниночка.