Владимир Мазурин - Дурные деньги

С автобусом, пытаясь обогнать его, поравнялся мотоцикл. Ниночка с напряжением стала следить за гонкой, мысленно внушая шоферу, чтобы тот увеличил скорость. Шофер действительно прибавил газу и оставил мотоциклиста позади. «Так тебе и надо!» — со злорадством подумала Ниночка. У нее к мотоциклистам был особый счет. А все потому, что у Витьки был мотоцикл. С него-то, собственно, все и началось…

«Она, что ли?» — услышала Ниночка и сразу же догадалась: спрашивают о ней, спрашивают с тем расчетом, чтобы она услышала. «Ага, ага, она», — торопливо, захлебываясь от подобострастия словами, ответил позади нее второй голос, хорошо ей знакомый. Принадлежал он Саньке, по прозвищу Сантё (была у него дурацкая поговорка: «Сантё, тормози лаптей»). Санька этот — работал он на фабрике транспортировщиком — на словах был куда как смел, а вот на деле трусоват и неприятно суетлив.

В тот вечер Ниночка и Люська пришли в сад на танцы. В разгар их к Ниночке подошел Санька и, ухмыльнувшись, сказал, что с ней хочет познакомиться его лучший друг Витька. Она пожала плечами, а глаза невольно обежали стоящих неподалеку парней. Санька кивнул в сторону выхода: «Он тама, на мотоцикле». У Ниночки сладко отозвалось в сердце: неужели?!

Молодые парни, мотоциклисты, съезжаясь со всего города, дежурили у сада каждый вечер. Они терпеливо поджидали своих подружек, пока те резвились на танцплощадке, а потом с шиком увозили их — к тайной зависти девчонок, у которых моторизованных дружков не было.

Ниночка не открыла перед Санькой своей невольной радости — было бы перед кем открывать, а вот Люське сразу же все выложила — не удержалась. И глупый вопрос задала: как быть ей? Люська фыркнула: «Может, ты собираешься ходить с этим… приплюснутым?» «Приплюснутым» она называла Саньку.

Танцы Ниночку уже не интересовали, точно так же как и многочисленные кавалеры, которые добивались ее расположения. Она видела себя летящей на мотоцикле — мимо домов, скверов, одиноких спешащих прохожих, а вплотную перед ней широкая, надежная спина, туго обтянутая кожей, — так она представляла себе Витьку, еще не зная его.

Таким он и предстал перед ней в тот вечер — высокий, широкоплечий, неторопливо уверенный. Уверенность в себе чувствовалась в каждом движении, в каждом произнесенном слове. И кожаная куртка была, туго обтягивающая спину, — не новая уже, поношенная куртка, пахнущая чем-то сугубо мужским, приятно холодящая лицо, если как бы невзначай прижаться к ней.

Витька повез ее не к общежитию — за город. «Прокатимся! — крикнул он ей на лету. — Успеем!» Она не возражала, она согласна была ехать куда угодно. Упоение скоростью, когда восторг и страх сливаются воедино, охватило ее.

Она не сразу пришла в себя, когда Витька вдруг затормозил свою машину. Не слезая с мотоцикла, он обернулся к Ниночке, обхватил своими ручищами и жадно впился в ее губы. Мимо, протяжно сигналя, пронеслась машина. Тугая воздушная волна обдала их, ощутимее стала неподвижность и тишина вокруг.

Наконец Витька отстранился и засмеялся, глядя на Ниночку в упор: «Ну что, хватит или еще?» У нее кружилась голова, она не нашлась, что ответить на вопрос, заданный столь бесцеремонно. «Ладно, на сегодня хватит», — решил за нее Витька и резким ударом ноги запустил двигатель…

Поездки на мотоцикле продолжались, и каждая из последующих была опаснее предыдущей. Действовал Витька напористо и смело, и Ниночка невольно поддавалась ему.

Однажды они заехали в березовый лесок. В нем отчетливо пахло молодой зеленью. Витька поставил мотоцикл и достал из-под седла бутылку вина, стакан и кулек конфет.

«Не трусь, вино слабое, — предупредил он Ниночку, — чуть-чуть только голова закружится».

Он быстро наполнил и протянул ей стакан:

«Пей».

«За что?» — спросила она.

«За нас с тобой».

Ниночка выпила вино, которое действительно оказалось приятным и легким. У нее сразу же закружилась голова, она почувствовала себя раскованно, свободно. Витька подсел к ней вплотную, обнял ее и, придерживая, опрокинул навзничь…

— Ниночка, нам выходить!

Она поднялась со своего места и, ни слова не говоря, последовала к выходу за отцом с матерью. Автобус бережно подвез их к остановке, выжидательно урча мотором, замер на месте. Все трое вышли из машины и оказались перед проселочной дорогой, пропадающей среди полей и перелесков. По ней до деревни им предстояло пройти около трех километров — расстояние не ахти какое, однако Ниночке оно представлялось томительно долгим.

— Ну что ж, пошли, — сказал отец, и они поначалу шли молча, потому что все слова были уже сказаны накануне, в городе.

Рядом с дорогой трещали кузнечики, и, когда Ниночка, чтобы не идти по пыли, сворачивала на обочину, они прыгали из-под ног во все стороны, маленькие, серенькие, совсем незаметные в траве.

В перелеске им попались грибы — и какие! — белые. Отец стал собирать их, а Ниночка равнодушно смотрела, как он наклоняется, с корнем вырывает очередной гриб и кладет его в сумку.

— Клава, гляди какой! — показал он жене одну из своих находок, и та стала помогать ему, обходя кругом березы, заглядывая под молодые елочки.

Пожухлая трава скучно шуршала под ногами, и этот приглушенный, однообразный шелест, представлялось Ниночке, будет сопровождать теперь все ее дни, окрашенные так же тускло и меркло, как земля вокруг, как небо, затянутое полупрозрачной пеленой облаков.

— Смотри-ка, у самой дороги… — Отец открыл сумку и показал дочери собранные грибы. — Заняты сейчас люди, не до грибов им.

Господи, да неужели люди еще живут здесь!

Потихоньку двинулись дальше: отец с матерью — по дороге, Ниночка — по обочине, то и дело бесцельно сворачивая в сторону и слушая тот самый шелест травы под ногами, на который она обратила внимание в перелеске. К вчерашнему трудному разговору не возвращались не потому, что все было сказано, — берегли, видимо, до дому. О том, что родители долго не успокоятся, Ниночка поняла по глазам матери. «Может, мне поговорить с ним? — спросила она. — Я мать все-таки…» — «Если я его увижу, я ему глаза выцарапаю», — пообещала Ниночка и, когда говорила эти слова, действительно верила — выцарапает. Нет, надругался он над нею не тогда, в майском леске, а позднее, безмятежным летним вечером — таким безмятежным, что хоть криком кричи…

Когда Ниночка поняла, что произошло с ней что-то неладное, она рассказала обо всем Люське. Та ее — словно обухом по голове:

«Да ты же беременна, дурочка!»

Что-то внутри у Ниночки опустилось, а тело вдруг стало как будто чужим. Чтобы не упасть, она села на кровать.

«Что же мне делать?» — пролепетала она.

«Витька, что ли?» — грубо спросила Люська.

«Витька».