Владимир Мазурин - Дурные деньги

Отец замолчал, и Ниночке показалось: он плачет. Она словно приросла к полу — так ее поразили эти слова. Видимо, и слабость может быть сильной. Ей самой хотелось плакать, и будь отец рядом, не за перегородкой, она бросилась бы ему на шею, разрыдалась бы. Говорить она не могла — сдавило горло, язык не повиновался ей. Еле-еле сладила с собой.

— Папа, — сказала устало, — надо бы лук перетаскать из огорода, помидоры собрать.

— А вот печку истопим — соберем, — отозвался отец.

— Может, мне самой? Все равно делать-то нечего.

— Если тебе не трудно, дочка…

Радуясь неожиданному взаимопониманию, она прихватила в сенях плетеную корзину и отправилась в огород. На сердце у нее полегчало, и сразу же появилась надежда: может быть, все обойдется, врачи вылечат мать, поставят ее на ноги — мало ли было таких случаев. Ниночка даже забыла о своем собственном несчастье, оно казалось ей совсем незначительным. А с матерью ей вообще ничего не страшно будет. И снова у нее в душе словно огонек какой зажегся: она уберет лук, помидоры — и матери станет лучше.

Бросив несколько луковиц в корзину, Ниночка задумалась: нужно отрывать высохшие перья или не нужно? Стала припоминать — и не могла припомнить. Огорчилась: так хорошо принялась за дело — и сразу же сбой.

Да к отцу же надо сходить! Спросить у него — язык не отсохнет.

Ниночка опять побежала в дом. Отец и сам призадумался, потом рассудил:

— Пока не обрывай, дочка. Если надо обрывать — потом оборвем.

— А куда переносить лук?

— В сараюшку за двором. Прямо на пол, на доски сыпь.

С каждой грядки Ниночка унесла в сараюшку по корзине — весь пол завалила луком. Закончив одно дело, принялась за помидоры, обрывая самые крупные — мелочь можно оборвать в последнюю очередь.

Набрав корзину с верхом, Ниночка с трудом оторвала ее от земли. Пока несла в избу, два раза отдыхала.

— Куда выложить? — спросила отца.

— Что? Помидоры? — обернулся он к дочери. — В «холодную» неси.

Комната, которую называли «холодной», потому что в ней не было печки, примыкала к горнице. Летом отец спал в ней. Кроме того, она служила кладовкой, в ней хранили всякие ненужные вещи, а также домашнюю снедь — муку, соль, сахар, зимой — мясо; до первых серьезных морозов лежали здесь помидоры и яблоки. Насколько Ниночка помнит себя, в холодной всегда царили беспорядок и запустение. В детстве она даже побаивалась этой комнаты: ей казалось, что кто-то здесь притаился и следит за ней.

Ниночка внесла в «холодную» корзину с помидорами. Оглядевшись, она решила выложить их на стол, кособоко притулившийся в углу. На стене над ним висела пожелтевшая фотокарточка. Освобождая корзину, Ниночка взглянула на нее, заинтересовалась. Отец и мать, совсем еще молодые, были сняты на ней вместе. Ниночка взяла карточку в руки. Давно, с детства, она была знакома ей, но примелькалась, потерялась среди привычных предметов. На обороте карточки рукой отца было выведено чернилами: «Через месяц после свадьбы». Они сидели рядом друг с другом, близко сдвинув головы. Мать слегка улыбалась, отец оставался серьезным. У матери были косы, венком уложенные вокруг головы, — они остались там, в далеком первом месяце после свадьбы. А вот родинку на левой щеке Ниночка узнала. Непривычная прическа, непривычный фасон платья, но все равно мать смотрелась красавицей. Отец рядом с ней выглядел простовато, и только глаза его словно бы что-то обещали, несколько искупая слишком уж обыденную внешность.

Дверь протяжно заскрипела, в «холодную» заглянул отец. Он хотел о чем-то спросить у дочери, но осекся на первом же слове. Подойдя к Ниночке, он взял у нее фотокарточку. И вдруг он выронил снимок и закрыл лицо руками. То ли всхлип, то ли стон вырвался у него из груди. Кое-как справившись с собой, он отнял руки от лица, в глазах у него скопились слезы.

— А ведь мы были счастливы, дочка!.. Это она когда-то первая подошла ко мне и заговорила. Я бы никогда не решился. Она красавицей была, а я… До сих пор не знаю, чем я ей приглянулся. Не верил сначала, думал: поиграть, позабавиться решила. А потом оказалось, что серьезно у нее это… Поженились, а я все еще поверить не могу, что она моя жена. Думал: вот проснусь, и окажется, что все это сон… Эх, дочка! Что говорить! Сама знаешь, какая у нее жизнь. Могла бы в город уехать, выйти замуж — жила бы и горя не знала. А что со мной она видела? Колхозную работу, дом, хозяйство… А самое удивительное — ни разу меня не упрекнула. Ни разу, ни в чем!..

Трудно было отцу говорить, а не говорить еще труднее.

— Если, дочка, кому-то из нас двоих суждено умереть, то мне надо умереть, мне… А ей бы жить да радоваться. Мало она в жизни радостей видала. Когда тебя в город провожала, говорила: «Может быть, хоть на дочку порадуюсь».

Ниночка забыла обо всем — об огороде, о помидорах, перед глазами у нее стояла мать, провожающая ее в город. Бесконечные наставления изрядно надоели тогда Ниночке, и она не могла слушать их без раздражения. Город звал ее, манил, обещал. И что там наставления матери, если жизнь переливалась разноцветными огнями!..

— Я, дочка, о чем тебя хотел спросить? — услышала она голос отца. — Может быть, ты молочка попьешь? Время завтракать, а печка не скоро протопится. Да и что я сготовлю? Разве что картошку в сметане…

— Я не хочу ничего, — отозвалась Ниночка.

— Но ведь есть-то надо, — настаивал отец. — Нельзя не евши-то.

— Я потом поем, папа.

— Ну, гляди…

Отец вышел из «холодной». Уходя, сказал!

— А я печку истоплю — и снова в больницу…

Ниночка повесила фотокарточку на место. Охота к работе у нее пропала, она взяла корзину, ушла в огород, но собирать помидоры не стала, открыла предбанник, разостлала там висевшее на гвозде старое отцовское пальто и легла на него. Скоро она забылась в полудреме…

Поднял ее отец. Он разыскал дочь, чтобы предупредить, что уезжает в больницу. Картошка в печи, молоко на столе, хлеб в тумбочке. Пусть Ниночка завтракает, а он постарается вернуться поскорее. Ей пока ехать незачем: все равно к матери не пускают.

Вернулся отец перед вечером. И опять при виде его все внутри у Ниночки сжалось, словно в ожидании удара.

— Я ненадолго, дочка, — сказал он ей. — Остался бы там, да о тебе сердце болит… Маня Пирогова сегодня у нас переночует, я говорил с ней. Корову она подоит, что нужно по хозяйству сделает… Я договорился с врачом: буду ночью около матери дежурить. Мне бы только полчасика поспать. А то, боюсь, засну там. Разбуди меня через полчаса, нельзя мне дольше-то…

Отец прилег на диван и тут же заснул.

Ниночка сидела и слушала, как тикают ходики на стене. Под их мерное, убаюкивающее тиканье жизнь опять замирала вокруг. День истаивал, как зажженная свечка, и раскаленной каплей воска солнце катилось вниз по небосклону. Длинные лучи его прощально тянулись к людям, к каждой травинке, ко всему живому на земле. Они проникали сквозь боковое окно в горницу, неяркой широкой полосой ложились на пол и меркли незаметно, меркли…