Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Ты, дочка, за меня не беспокойся. Потерпите еще немного…

Мать слабо улыбнулась и подняла руку, протягивая ее дочери. Ниночка поняла, что она хочет проститься с ней прикосновением, и сделала шаг к кровати.

— Чтобы у тебя все хорошо было…

Глаза матери сделались влажными, и Ниночка поспешила уйти, чтобы не расстраивать ее еще больше. Отец вышел вслед за нею.

На улице Ниночке сразу же стало легче, живой — теплый и влажный — ветер опахнул лицо, не оставив даже воспоминаний о больничных лекарственных запахах. Сплошь небо было серым, однако дождем не грозило — Он пролился два дня назад, и земля уже успела подсохнуть.

Отец посмотрел на часы:

— До автобуса еще долго. Пойдем-ка, дочка, в центр. Может, попутка, на наше счастье, подвернется…

К вечеру того же дня под окнами Сорокиных загрохотало, грохот медленно вполз в проулок и там стих. Отец, отложив вилку, — они вдвоем сидели за столом и ужинали. — сунулся к окну.

— Трактор приехал, — сказал он и направился к двери.

Ниночка стала ждать, прислушиваясь к наружным звукам. Что-то там тяжело упало на землю — бревно, похоже. Ниночка вышла на крыльцо. В проулке стоял трактор с тележкой, груженной тяжелыми березовыми кряжами. На тележку, на бревна, забрался Колька Семигин и, с трудом приподнимая их за комель, сбрасывал на землю.

— Это зачем? По какому случаю? — суетился отец у противоположного, закрытого борта тележки.

Колька, не обращая на него внимания, продолжал сбрасывать бревна.

— Это что такое, я спрашиваю? — требовал ответа отец.

Колька выпрямился, глянул на него сверху вниз.

— Дрова это. Разве не видно?

— А я просил их привозить? — протестовал отец. — Хочешь, чтобы меня оштрафовали?

— Не бойтесь, — успокоил отца Колька, — у меня есть квитанция. Дрова не ворованные, законные.

— И все-таки я не просил, — не отступался отец.

— Константин Сергеевич, не мешайте.

— Но объясни же мне, в конце концов!..

Колька сбросил с тележки последнее бревно и взглянул на Ниночку, которая сторонней наблюдательницей стояла на крыльце.

— Чего там объяснять? Все ясно, — махнул он рукой и, спрыгнув на землю, стал закрывать борта тележки. — Если хотите, потом с вами поговорим.

Колька легко забрался в кабину трактора и дал газ. Треск мотора разорвал в клочья воздух, заложило уши. В ту же секунду трактор рванулся вперед и скрылся за двором.

— Виноватым себя считает, вину заглаживает, — объяснил отец поступок Кольки Семигина. — А ведь он в самом деле не виноват, я узнавал, спрашивал. Хотел было от трактора отказаться, а председатель ни в какую. Накричал на него: дезертиром, мол, будешь, если в такое время от трактора откажешься. И справки, говорит, не жди — он заочно в сельхозинститут собирается… Не хватает в колхозе трактористов, беда…

Отец ногой подтолкнул к куче бревно, откатившееся от нее.

— Вот тебе, пожалуйста, — покачал он головой, — хочешь не хочешь, а принимай дрова.

— Они же нам нужны, папа, — заметила Ниночка. — Не ты ли говорил: дрова кончаются…

— Но ведь я сам выписать могу. И договориться, чтобы привезли. Вон у нас шефы у Мани Пироговой живут — только намекни…

Отец ушел в дом, Ниночка осталась на крыльце — ей захотелось хоть немного разобраться в переменчивых своих ощущениях. Поступок Кольки не вызывал у нее раздражения или неприязни — напротив, что-то в его действиях нравилось ей. В них угадывался характер, решительная, идущая от внутренней убежденности настойчивость. Ниночке вспомнились отвергнутые ею попытки Кольки завязать с ней отношения — начались они еще в школе, в восьмом классе, и несколько раз повторялись потом, когда она приезжала домой из города и приходила в клуб на танцы. Просто-напросто тогда он для нее не существовал, как, впрочем, и все остальные деревенские парни. Она танцевала с подружками, с ними возвращалась домой, а на следующий день уезжала в город и даже воспоминаний не увозила с собой. И вот теперь судьба столкнула ее с Колькой самым беспощадным образом. Конечно, он мог бы не привозить дров и не приходить к матери в больницу — никто бы не осудил его, если он действительно не виноват. Однако Колька поступил иначе.

На следующий день отец уехал на работу, а домовничать — управляться с печкой и коровой — приходила Маня Пирогова. Ниночка — уже привычно — помогала ей и даже заикнулась было, что могла бы попробовать подоить корову, однако Маня только рукой махнула:

— Где уж тебе…

Ниночка обиделась на нее, но — ненадолго. Обижаться на Маню было невозможно, да ведь и, правду сказать, нянчиться с новоявленной ученицей ей было недосуг — все-таки два хозяйства на ней, шефы эти. Уже собираясь домой, Маня — помнила, значит, о Ниночкиных словах — наставительно сказала:

— Учиться не на ходу надо, дочка. Или уж всерьез, или — никак.

Маня ушла домой, а Ниночка, чтобы скоротать время до возвращения отца, включила телевизор. Однако посмотреть его не пришлось: совсем близко, в проулке, раздался вдруг треск и по экрану, искажая изображение, побежали поперечные полосы. Ниночка вздрогнула. Мотоцикл? Нет, не похоже. Она вышла на крыльцо и увидела знакомую фигуру Кольки Семигина. Широко расставив ноги в резиновых сапогах с низко загнутыми голенищами, он разделывал бензопилой привезенные им березовые кряжи. Колька не смотрел в ее сторону, и она могла бы уйти незамеченной, но что-то удержало ее на месте.

Колька весь был поглощен работой, и заметно было, как напрягались его плечи, когда он перемещал пилу, чтобы снова вогнать ее в древесину. Сброшенный с плеч пиджак валялся на траве, рукава его рубашки были высоко засучены, каждое движение крепкой ладной фигуры было четким, примеренным — чувствовалось: пила в Колькиных руках была привычным инструментом.

Откатывая от кучи очередное бревно, Колька увидел Ниночку и выключил мотор. На какой-то миг парень смутился, но тут же подавил смущение.

— Смотришь? — вместо приветствия спросил он.

— Смотрю, — слегка вызывающе отозвалась Ниночка.

— Смотри, мне не жалко, — разрешил Колька.

Работа у него шла быстро — как по маслу, и скоро настала очередь последнего кряжа. Ниночка стояла на крыльце и ждала — уходить теперь, после того как работа приблизилась к концу, было неловко.

Колька остановил пилу и положил ее на землю.

— Скажи отцу, завтра колоть приду, — указал он на беспорядочную груду кругляшей.

— Зачем ты это делаешь? — спросила Ниночка. — Ведь ты ни в чем не виноват.

— Боюсь, не смогу тебе ничего объяснить. Ты вот на крыльце стоишь — как за барьером. Трудно тебе будет понять меня.

Ниночка передернула плечиками — задается этот Колька, не иначе умником себя хочет показать. Но все же любопытство точило ее, и она заговорила снова: