Владимир Мазурин - Дурные деньги

— А ты знаешь, — честно сознался он, — о мелочи-то я и забыл совсем.

— На старые деньги это три рубля двадцать копеек, — напомнил корреспондент. — А твои шестьдесят пять — шестьсот пятьдесят. Итого шестьсот пятьдесят три рубля двадцать копеек.

— Шесть-сот пять-де-сят три, — по слогам растянул Федор сумму, словно бы удивляясь ее величине. — Да я тогда такие-то деньги… в год раз, может, только в руках и держал…

— Вот видишь! А ты говоришь: немного.

— Но ведь мы сейчас по-другому деньги-то считаем. Если бы мне тогда сказали, что я в месяц больше трех тысяч буду зарабатывать…

— Больше четырех тысяч, — поправил человек в зеленом плаще и улыбнулся.

— Как? Ах да! — смутился Федор. — Я считаю те, которые жене отдал.

— А почему ты не считаешь те, которые себе оставил? Разве ты их не заработал?

Федор с опаской взглянул на собеседника.

— Да как тебе сказать? — Тут он решил, что лучше уж быть откровенным. — С одной стороны, вроде бы заработал, а с другой…

— Нет? — подсказал человек в зеленом плаще.

— Нет, — выдохнул Федор и тут же почувствовал, что ему чуточку стало полегче. Самую малость, но все-таки легче.

— Это любопытно. Так что же… выходит, ты эти деньги… присвоил?

Человек в зеленом плаще явно смягчил последнее слово, это не прошло мимо внимания Федора.

— Выходит, так!

— Хорошо. А теперь скажи, почему ты это сделал? Разве тебе мало денег, которые ты заработал честно?

Федор задумался, и чем дольше он думал, тем тяжелее становилось на душе. Человек в зеленом плаще первым нарушил тягостное молчание:

— Один мудрый человек советовал: если не знаешь, что сказать, говори правду.

«Мысли он, что ли, читает?» — подумалось Федору.

— Почему я так сделал? — спросил он себя. — Да все же так делают! А чем я хуже других?

— Вот как! — воскликнул человек в зеленом плаще, и от этого восклицания Федору стало еще тяжелее. — Рассуждая по-твоему, мы придем к такому выводу: если другие присваивают не принадлежащие им деньги, ты должен делать то же самое, чтобы не быть хуже тех, кто работает нечестно.

Федора даже в жар бросило. Действительно, какая-то чертовщина получается.

— Я как-то не подумал об этом, — пробормотал он и вдруг почувствовал, что ему стало труднее дышать.

— Неправда! — перебил его человек в зеленом плаще. — Ты об этом думал, и не однажды. Вспомни-ка!

Федор задумался, однако припомнить ничего такого не смог. Тяжесть в душе росла, дышать стало еще труднее, на лбу выступили капельки холодного пота.

— Хорошо, я подскажу тебе, — пришел на помощь человек в зеленом плаще. — Помнишь, ты сидел у пруда и думал о том, что раньше в колхозе было больше порядка…

— Так я об этом и сейчас кому угодно могу сказать! — воскликнул Федор. — Что правда, то правда! Жили мы хуже, труднее, а порядку было больше. Мы слишком много воли взяли. Разве мы тогда могли позволить себе то, что сейчас позволяем! Вот мы про деньги говорили — шестьсот пятьдесят, четыре тысячи… Да мы их разучились считать, деньги-то! А почему? Потому что и колхоз их не считает. Большие тыщи на ветер летят. И виноватых нет, никто ни за что не отвечает. Государство все спишет, привыкли к этому. А если вверху беспорядок, внизу порядка нечего и спрашивать. Каждый сейчас кум королю…

— То есть каждый делает, что хочет? — уточнил человек в зеленом плаще.

— В том-то и дело, что каждый! — Федор подался вперед, говорить и дышать ему стало легче. — Взять хоть меня. Вот я работаю на «Волжанке», пускаю ее, выключаю. Ты думаешь, кто-нибудь контролирует мою работу? Вот я тут не работал три дня…

Человек в зеленом плаще наклонил голову, как бы подтверждая: да, он об этом знает.

— И что-нибудь со мной было? Да ничего! Бригадира я послал подальше, он и умылся. Председатель тоже видел меня пьяным — и что же? Опять ничего. Сел в машину и укатил. Раньше, если провинишься, на работу не вышел, штрафовали: на пять трудодней, на два или на сколько там… И хоть на трудодни не причиталось ничего почти, все одно обидно было.

— Так что же, вернуться к прежнему, к штрафам?

— А попробуй-ка меня оштрафуй! Я живо-два тебе спину покажу.

— Уйдешь?

— Уйду! Могу и вообще с колхозом распрощаться. У меня теперь — не то, что раньше, — паспорт в кармане, возьму да и… уеду куда-нибудь.

— Куда, например?

— Да хоть куда! Люди теперь везде нужны. Многие у нас из деревни уехали — и ничего, живут…

— Но ведь ты всю жизнь прожил в деревне. И не в какой-нибудь, а в своей Ивановке. Неужели не пожалел бы ее?

— Может, и пожалел бы. Только и деревня теперь не та стала. Домов наполовину поубавилось, улицу всю трактора и машины разъездили. Когда грязь да слякоть — глаза бы на нее не глядели. И никому никакого дела нет! А все почему? Я об этом тоже думал и додумался. Раньше отцы и деды знали: деревню свою им придется детям и внукам передавать. Вот они и содержали ее в порядке, в красоте. А нам некому ее передавать. Дети наши отказались от нее, их теперь сюда калачом не заманишь. Вот и решил каждый про себя: на мой век хватит, а там хоть трава не расти… Я вот чего скажу тебе. — Федор подвинулся поближе к столу. — Будь рядом со мной сын или дочь, я бы поостерегался так пить. Поневоле себя спросил бы: а какой я пример своим детям показываю? Неужели я хочу, чтобы мой сын, глядя на отца, пьяницей вырос? Да ни один отец, если у него хоть что-то отцовское осталось, не захочет этого!

— Ну, хорошо. А почему бы сыну твоему не остаться при тебе? Где он работает?

— Шофером в мехколонне.

— Что же, там он больше зарабатывает, чем в колхозе?

— Не больше. Но жить с нами не будет.

— Почему?

— Молодая не хочет. Работать ей здесь негде. И потом, чтобы в деревне прожить, надо личное хозяйство завести — огород, скотину. А поди-ка заставь их этим заниматься! Им бы все готовенькое. Чтобы в восемь вставать, к девяти на работу, а в шесть дома быть. И чтобы платили как следует. Тут уж они промаха не дадут, нет.

— А сам-то ты почему не уехал из деревни?

— Мне на роду было написано: жить и умереть здесь!

— Мудрено ты объясняешься. А если ты от водки умрешь, тоже скажешь, что тебе на роду так было написано?

— Конечно. Каждый по-своему умирает.

— Что верно, то верно. Бывает, человек умирает от болезни — от сердца там или от рака. Однако болезни человек не выбирает. А вот пить или не пить ему — он выбирает сам…

— Пословица есть такая, — перебил Федор собеседника. — Пей вино умненько — и завтра дадут маленько. Может, где так и пьют, только не у нас. Возьми хоть бы нашу Ивановку. Кто у нас не пьет? Только Васька Тихомиров, ему врачи запретили. А раньше он хлестал — я тебе дам! — почище нас с тобой.

— Ну вот, — улыбнулся человек в зеленом плаще, — ты и меня в свою компанию принял. Может, ради такого случая нам распить бутылочку?