Владимир Мазурин - Дурные деньги

Штаны и рубашка были в грязи и тине, теперь уже засохших, но что делать — другой одежды у него не было. Федор уже качнулся вперед, чтобы сделать первый шаг по тропе покаяния, как вдруг возвратной волной в голову ему ударила боль. Это было так неожиданно, что Федор пошатнулся и застонал. Вот оно, проклятье похмелья! Он немного постоял, но облегчение не пришло. Голова гудела, кружилась, раскалывалась на части. Невдалеке Федор увидел пустую поллитровку из-под водки. Бесполезность, ненужность ее была настолько очевидна, что он, превозмогая боль, поднял бутылку и больше со злостью, чем с силой, швырнул в ствол ивы. Бутылка отскочила, но не разбилась. Чтобы израсходовать остатки злости, Федор выругался, но облегчения не почувствовал. Неужели в таком состоянии идти домой, чтобы выслушивать там попреки жены? Нет, уж лучше в бочаг вниз головой!

Федор заметил в сторонке надкусанный огурец, наклонился и сунул его в карман. Вспомнив свое недавнее обещание «господу», он сделал вид, что поднял огурец походя, просто так. Зачем добру пропадать?

Однако же направился Федор, выйдя из леска, не в деревню, а к средней будке, мучительно припоминая, осталось ли что-нибудь из его запасов или та бутылка, которую он швырнул в ствол ивы, была последней.

К двери он подошел с сильно и часто бьющимся сердцем. Замок оказался на месте. На месте ли ключ? Федор наклонился, пошарил под лопухом. Ключа не было. Неужели он потерял его? Скорее машинально, чем обдуманно, Федор сунул руку в карман и — какое счастье! — тут же нащупал ключ. Просто удивительно, как он не выпал, не потерялся.

Господи, благослови! Отпирая дверь, Федор во второй раз за короткое время обращался к всевышнему, надеясь на его всепрощающую милость и бесконечное терпение.

В будке было темно, продвигаться приходилось на ощупь. Вот насос, вот труба, идущая наружу. Федор коснулся рукой стены, наклонился, встал на колени и…

Да, да, и перекрестился. Да не один раз, а несколько, словно верующий перед принятием посланной богом пищи. И как было не перекреститься, если рука нащупала сначала одну, затем другую бутылку! А всего их оказалось четыре. Федор взял одну из них, зубами сорвал нашлепку и, все еще стоя на коленях, прямо из горлышка стал пить водку.

Закусив огурцом и почувствовав не просто облегчение, а освобождение от чего-то гнетущего, тягостного, безнадежного, Федор еще раз пересчитал оставшиеся бутылки и поднялся на ноги. Жизнь возвращалась к нему, и он возвращался к жизни. Жизнь — это то, что происходит с ним сейчас, в данную минуту. Все остальное не имеет ровно никакого значения. Сейчас ему хорошо. Только что было плохо, очень плохо, а теперь хорошо. Надо ли о чем-то думать, к чему-то стремиться? Нет, ничего ему теперь не надо, ничего…

Выходя из будки, в дверях Федор лицом к лицу столкнулся с женой.

— Чего это ты делаешь?

Слова жены поставили Федора в тупик, озадачили его.

— Как чего делаю? — в свою очередь удивился он. Ощущение счастья куда-то пропало, улетучилось. Как будто и не было его вовсе.

— Чего у тебя в руках?

— Где?

— Дай-ка мне сюда!

Жена потянулась к бутылке, отпитой Федором едва ли на четверть.

— Ишь чего захотела!

Он быстро убрал руку за спину. Нет, не на таковского напала.

— Ты откуда пришла?

— Откуда? От верблюда!

— Вот и катись к своему верблюду!

— И не стыдно? Тебя же целый день дома не было. Бригадир приходил, председатель на машине приезжал. Где Федор? Почему установка не работает? А я им что скажу?..

Федор боком отошел от жены, встал поближе к углу будки.

— Х о з я и н «В о л ж а н к и»!

Жена явно издевалась над ним, припомнив название статьи в газете.

— Уходи! — глухо, с угрозой произнес Федор.

— Уйду! А ты оставайся и живи тут! Глаза бы на тебя не глядели!

Жена повернулась и зашагала прочь. Он остался один. На душе опять стало плохо. На минуту, другую только и показалось солнышко, и тут же на него набежала туча. С досады Федор отхлебнул из бутылки и крикнул вдогонку жене:

— На свои пью, не на чужие!

Убедившись, что та не слышит или делает вид, что не слышит его, он добавил:

— А ты сиди на своей дыре и помалкивай!

Ощущение трудно добытого счастья не возвращалось. Между тем начало потихоньку темнеть. Нужно было решить, что делать дальше. Не ночлег волновал Федора — ночевать можно где угодно: в сарае, в бане, в ближней от пруда будке, где у него был сколочен из досок стол и что-то вроде небольших нар. Бросил на них охапку сена — и спи себе на здоровье. Нет, совсем другая — не о ночлеге — мысль зрела в голове Федора. Подспудно она возникала у него не раз, а теперь оформилась окончательно и бесповоротно: больше он к жене не вернется, крышка! Да, да, не вернется. Пусть она поживет без него, пусть узнает, почем фунт лиха! Федор был уверен: не он к ней, а она к нему прибежит и будет молить о прощении. Вот тогда-то он и скажет все, что о ней думает. Все скажет, как оно есть!

Федор еще отпил из бутылки, закусив огрызком огурца. Спать ему не хотелось, а чем занять себя на ночь глядя, он не знал. Деревня отходила ко сну. В безлюдной деревне делать ему было-нечего. И побрел он куда глаза глядят.

— Сколько мы уже причащаемся? — вопрошал он на ходу самого себя. — Зарплата была когда? — силился припомнить Федор. — Ежели сейчас вечер, стало быть, вчера. Стало быть, сегодня день и вчера полдня. Не так уж и много. Люди вон неделями пьют, месяцами. А тут делов-то… Чай, без выходных работаем…

Федор приостановился, погрозил пальцем некоему воображаемому супротивнику:

— Полагаются нам выходные или не полагаются?

И поскольку супротивная сторона помалкивала, он ответил на свой вопрос сам.

— Полагаются! По закону полагаются! Закон для всех один.

Обнаружив прямо перед собой будку, Федор направился к двери. Он отпер замок, распахнул ее.

— Ну вот мы и дома!

Он не поленился, сходил к одной из недальних скирд за сеном, допил оставшуюся водку и при распахнутой двери завалился на нары. Водка бродила в нем, но связь между мыслями потерялась. Рассуждая сам с собой, он перескакивал с пятого на десятое, силился подняться, но это никак ему не удавалось. Наконец могучий храп потряс окружающее будку пространство. Где-то невдалеке ему вторил дергач…

Наутро Федор долго соображал больной головой, как он оказался в будке. Смутно припомнился разговор с женой, его решение не ночевать дома. Конечно, можно и не ночевать, но ведь дом — не только ночлег. Что бы он сейчас делал дома? Прежде всего побрился бы. Федор провел ладонью по заросшим скулам и подбородку. Стерня… Жена, отругав его как следует, в конце концов принесла бы ему чистое белье и верхнюю одежду. Федор посмотрел на рубашку, на брюки. Срам один, стыдно добрым людям на глаза попасться. И наконец, дом — это еда: завтрак, обед, ужин. У него же не было под рукой даже сырой картофелины. Ничего у него не было, кроме водки. Вот единственное, чего дома он не нашел бы.