Владимир Мазурин - Дурные деньги

Нашарив в углу лопату, Сергей отпер ворота и вышел в проулок. Корова все еще занимала его мысли, потому что много, слишком много было связано с ней переживаний. Попав в больницу, мать сначала беспокоилась, как бы отец не надумал продать ее. «Может быть, я еще поправлюсь, — говорила она и добавляла, слабо улыбаясь: — Не столько смертей, сколько болестей». Сам нуждаясь в том, чтобы его кто-то обнадежил, утешил, Сергей всячески поддерживал в матери надежду на выздоровление, хотя с каждым днем делать это становилось все труднее: мать на глазах слабела, операция откладывалась, и в нем все отчетливее заявляли о себе сомнения: а выдержит ли она ее? Наконец все решилось. Врачи однажды пригласили его к себе и предупредили, что операция необходима, но за исход ее они не ручаются: как-никак больной уже семьдесят. Видя искреннюю озабоченность врачей, Сергей понимал, что им нужно доверять полностью, что они сделают для матери все, что в их силах, что если и бывает чудо, то творят его они, и только они, и он кивал в ответ на их слова головой, потому что говорить ему было трудно. Операция состоялась в один из мартовских дней. Он запомнил число, но каким был тот день — солнечным или хмурым, теплым или морозным — никак не мог вспомнить впоследствии, как ни старался. Накануне он приехал в город. Жена, переживавшая за исход операции не меньше Сергея, не захотела оставить его одного и собралась с ним в районный поселок, где как раз в те минуты, когда они находились в автобусе, все решалось. Подходя к больнице, Сергей невольно замедлил шаг, пропуская жену вперед. Операция недавно закончилась, мать еще не проснулась после наркоза. Лечащий врач сказал, что все прошло благополучно и что диагноз подтвердился. Жена осталась у изголовья спящей матери, Сергей, немного успокоенный, но все же смятенный, как бывает, когда приговор только отсрочивается, но не отменяется, уехал в деревню, где во время его отсутствия домовничала соседка.

После операции мать понемногу стала поправляться, и через две недели ее выписали из больницы. Отца тем временем направили на лечение в область: специалистов по его болезни в небольшом районном поселке не оказалось. Препоручив посещение его жене, Сергей остался с матерью. И дело не только в том, что после операции она нуждалась в уходе, — характер у нее был уж очень беспокойный. Хоть и передвигалась она с трудом, углядеть за ней было непросто. Как-то, отлучившись ненадолго, он застал ее во дворе разговаривающей с коровой. Ни слова не говоря, Сергей взял ее под руку, препроводил в избу и водворил на диван, где ей полагалось быть большую часть времени. Вскоре она заговорила о том, что могла бы сама доить корову, но Сергей восстал: нет, нет и нет. Корова занозой сидела в его мозгу. Нужно было убедить мать продать ее, но заговорить об этом никак не решался. «Пусть еще окрепнет немного», — оправдывал он свою нерешительность. Дни шли, мать мало-помалу поправлялась, и однажды она взяла в руки подойник и заявила, что отныне будет доить корову сама. Сергей понял, что момент для разговора наступил и упускать его нельзя.

Начал с того, что более всего его заботило, когда он хозяйничал дома один. Корова у них была породистая, доила помногу, и он замучился вконец с молоком, потому что девать его было некуда. Сергей предлагал его бесплатно тем, кто не имел коров, однако бесплатно не брали, приносили деньги и, если он отказывался принимать их, от молока, в свою очередь, тоже отказывались. Творогом он кормил кур и собаку, но все равно его скапливалось столько, что впору было выбрасывать на помойку. Сметану он не знал, куда и девать. Выручала соседка. Собравшись на базар, она брала ее с собой и продавала там. До болезни мать тоже сбывала излишки «молосного» в районном поселке. Теперь, после операции, о таких поездках не могло быть и речи. Вот об этом-то и заговорил Сергей, когда мать, подоив корову, вернулась в избу. Она некоторое время молчала и явно насторожилась, угадав, куда клонит сын. Молчание длилось не менее минуты, потом мать сказала, что до отела осталось чуть больше двух месяцев и корову пора запускать. «А дальше что?» — немедленно последовал вопрос. Мать неуверенно ответила, что к тому времени она, может быть, поправится. «Через два-то месяца? — возразил Сергей. — А врач что тебе сказал?» Мать растерялась, потому что такого скорого выздоровления врач ей, увы, не обещал. «А когда корова отелится, — продолжал Сергей, пользуясь замешательством матери, — хлопот прибавится: надо ведь и за теленком ухаживать. К тому же молока будет больше. Куда девать его?» О поездках в райцентр он даже мысли не допускал. Мать поняла его и снова замолчала — на сей раз надолго. «Так что же, продавать корову?» — подавленно спросила она, процедив молоко в кринки и составив их под лавку. «Продавать, мама», — твердо ответил Сергей…

Прихватив по пути вилы для разбрасывания навоза, он прошел в огород. Вспоминать о том, как продавали корову, как заводили ее в кузов машины, как мать вдруг словно бы осиротела, когда грузовик медленно тронулся, а она стояла и немо смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, было больно.

Тихое майское утро сияло своими щедротами — земными и небесными. Одуванчики, в изобилии цветущие вокруг, слепили глаза. Доверчивые к теплу, распускались розовато-белые яблоневые бутоны — оживали, возвращались к жизни немногие деревца, уцелевшие после невиданно суровой зимы семьдесят восьмого года. А было их когда-то не менее полутора десятков в огороде, и плодоносили они так обильно, что яблоки некуда было девать. Отец аккуратно укладывал их в фанерные ящики, а мать резала и сушила в печи, и вся изба у них пропитывалась яблочным духом. С ним у Сергея было связано одно из тех счастливых ощущений, которые остаются на всю жизнь. Он полными сумками возил яблоки в город, закармливал ими жену и сына, и это были дары не благодатного, привилегированного юга, а их исконно русской, срединной, не сразу оцененной земли. И теперь, врезаясь в нее лопатой, удобряя навозом, он думал о том, что в ней-то, в этой земле, и воплотилась судьба матери, отдавшей ей всю жизнь без остатка. Трудно приходилось земле — и матери было трудно. Горестей и забот она доставляла куда больше, чем радостей, но были они, не могли не быть, эти радости, — без них жизнь просто-напросто беспросветна. Ведь были в ней такие вот утра, цветущие яблони, слепящие одуванчики, это вот небо и солнце и еще то повседневное, не замечаемое обычно состояние, которое называется верностью земле, на которой родился. Это потом пошли поколения скитальцев, в которых словно бы бес-искуситель какой вселился и погнал их в одиночку и партиями странствовать по белу свету. Не избежал всеобщего искушения и младший брат Сергея — Анатолий. Кое-как закончив восьмилетку, он кинулся очертя голову сначала в одну сторону, потом, словно боясь куда-то опоздать, в другую. Побывал на одной стройке — не понравилось, уехал на другую, за Урал, и там неожиданно, едва достигнув восемнадцатилетия, женился. А в результате? Теперь, когда дело к сорока идет, ни семьи у человека, ни надежного крова над головой. Так, связь необременительная с женщиной, у которой, в свою очередь, не сложилась семейная жизнь. Легкость необыкновенная во всем — и в мыслях, и в поступках, оставшаяся еще с тех первоначальных лет, когда человек, вместо того чтобы задуматься о назначении жизни, бездумно, словно в омут вниз головой, ринулся в ее крутые водовороты. Все это случилось в то время, когда Сергей учился в университете, и он с невольной горечью подумал о том, что его влияние на брата было, увы, минимальным, отец же с матерью ничего не смогли противопоставить бездумному напору своего младшего сына. А ведь они на собственном горьком опыте познали, насколько тщетны поиски, направленные вовне, а не внутрь себя.