Владимир Мазурин - Дурные деньги

Это были луга его детства, и Сергей помнил их другими, заросшими лютиками, осокой, пушицей. Но лет десять назад луга окультурили, засеяли многолетними травами, которые вымахивали ежегодно по грудь человеку. Однако и без потерь не обошлось: исчез с тех пор, выветрился в лугах тот неповторимый сопутствующий разнотравью сенокосный запах, что господствовал над ними на исходе июня, в начале июля. Ни одно, считай, нововведение не обходится без утрат, и с этим приходится мириться, хотя и трудно порой бывает примирить с иными из них несогласное сердце. Да вот хотя бы: сено теперь не стогуют, прессуют в кипы, которые свозят под навесы, в сараи. Для хранения удобно, но в лугах после сенокоса стало непривычно пусто, сиротливо стоят в них два-три стога, наскоро и небрежно сметанные машинами из подгребков. А ведь когда-то, вручную, складывали их с такой любовной тщательностью, как будто стоять им здесь, в лугу, годы и годы. Высотой и стройностью они могли соперничать с иными архитектурными сооружениями, с той, однако, существенной разницей, что творцами их были простые деревенские бабы, вооруженные примитивными граблями. Во всей деревне только несколько женщин отваживались стать наверх, на скирду, чтобы сначала наращивать ее, затем в нужный момент завершить так, чтобы ни один, даже самый придирчивый, глаз не обнаружил в ней ни кривинки, ни кособочинки. Немногим дано было ставить такие скирды, и мать Сергея была в числе этих немногих.

Среди других память не случайно особо выделила именно этот день. Бригадир еще накануне предупредил, что назавтра предстоит выезд на Лесиху, речку в трех километрах от деревни, где находились самые дальние колхозные покосы. Сергей тогда окончил девятый класс и вместе с другими сверстниками работал в колхозе. Им, подросткам, предстояло подвозить сено к месту скирдования. За каждым из них была закреплена лошадь, Сергею досталась Сойка, мохноногая кобыла гнедой масти. Выехали сразу после обеда, солнце калило — и, как потом оказалось, неспроста. Слепни донимали лошадей, но ждать дольше было нельзя — иначе до вечера не успеть завершить скирду. Бабы и мужики-подавальщики расселись по телегам, и мать, положив возле себя грабли, устроилась рядом с сыном, а он, свесив ноги, расположился у передка и только пошевелил вожжами, как Сойка чуть ли не рысью пустилась с места, пытаясь отделаться от слепней. В небе, чем-то напоминая громоздкие возы с сеном, плыли навстречу им облака, и, хотя не было в их окраске и очертаниях ничего угрожающего, одна из женщин предсказала, что грозы сегодня не миновать. «Калит уж больно», — пророчила она, перевязывая на голове полинялый от солнца платок. Ей не то чтобы возразили, но высказались в том духе, что грозы сегодня не хотелось бы. Мать Сергея добавила: «Ты уж, Катя, помолчи, а то в самом деле накликаешь». Гроза в разгар сенокоса и всегда-то была нежелательна, а тут собрались в самые дальние луга и едва ли не всей бригадой: шесть подвод выстроились одна за другой и на каждой тесно от народу. Обидно, если придется возвращаться, не завершив дела, настрой у всех был такой: закончить все разом, штурмом.

До Лесихи добрались минут в сорок. Бабы тут же, привычно орудуя граблями, разбрелись по луговине — сначала нужно было сгрести сено в валки и стаскать в копны. Мужики-подавальщики, воткнув в землю вилы с длинными черенками, уселись на берегу покурить. Мальчишки, оставив лошадей в тени деревьев на опушке леса, на ходу скинули с себя одежду и с разбегу попрыгали в воду. Они сразу же затеяли игру в догонялки. Плескались, ныряли, играли до тех пор, пока с берега не раздалась команда: «А ну, вылазь! Пора сено возить!» Мальчишки выскочили из воды незамедлительно, в кустах поблизости отжали трусы и, похватав одежду, побежали к щипавшим траву лошадям. Времени прошло немного, но луговина во всю длину была уже заставлена копнами. Увидев подъезжающие подводы, человек десять женщин отделились от остальных и направились им навстречу — это были навивальщицы и скирдовщицы. Шестеро баб забрались на телеги, остальные — и среди них мать Сергея — неторопливо направились к месту скирдования. Навивальщицей Сергею досталась та самая Катя, которая дорогой предрекала грозу. Он поставил телегу к одной из копен и взял в руки вилы. Только что сгребенное, неслежавшееся сено пружинило и рассыпалось, когда он брал его навивальник за навивальником и подавал под ноги навивальщице. Она ловко принимала его граблями и раскладывала по телеге с напуском по краям, чтобы воз получился широким и устойчивым.

Когда Сергей подъехал к месту скирдования, один из мужиков взял Сойку под уздцы, развернул воз, а двое других единым усилием опрокинули его под ступицу. Мгновением раньше Сергей, не выпуская вожжей из рук, спрыгнул на землю, тут же послал лошадь вперед, и освобожденная телега встала на все четыре свои колеса. Стоявшие наготове скирдовщицы, дождавшись, когда таким же образом будут опрокинуты еще несколько возов, принялись формировать основание скирды. Неслежавшееся сено затрудняло их движения, они тонули в нем, чем-то напоминая попавших на глубокое место не слишком уверенных в себе пловцов. Мужики тем временем очесывали вилами продолговатую груду сена, выравнивая ее по бокам и с торцов, и когда мальчишки привезли по второму возу, основание скирды было уже готово. Удивительным было это умение женщин делать все вроде бы не спеша, но всегда успевать вовремя. Самым сложным в дальнейшем наращивании скирды было выкладывать углы, и здесь матери Сергея равных не было. Она выкладывала их безукоризненно, и все это делалось без отходов в сторону, прикидок, прищуриваний то одного, то другого глаза. Наблюдая снизу, как мать управляется с сеном, Сергей гордился ею.

Скирду еще не начали завершать, когда из-за леса, окаймляющего противоположный берег, донеслись первые раскаты грома. Все замерли, прислушиваясь. Все вокруг оставалось по-прежнему и в то же время в одно мгновение переменилось. В движениях людей появилась вдруг торопливость, спешка, даже некоторая суетливость. Сергей почувствовал, как внутри его что-то сжалось и настороженно замерло — так сжимается в комок, замирает почуявший опасность зверек. Он невольно взглянул на мать. Другие скирдовщицы то и дело оглядывались, тревожно переговаривались, одна она оставалась невозмутимой, как будто то, что происходило там, за лесом, ее не касалось вовсе. «Может быть, пронесет? — с надеждой спросил кто-то из мужиков, обращаясь к скирдовщицам. — Бабы, поглядите, вам наверху виднее». — «Прямо на нас идет», — отозвалась одна из женщин. И тут мать скомандовала сверху: «Мужики, вы поменьше подавайте, завершать начинаем». Мужики стали, конечно, возражать: мол, не до жиру сейчас, как-нибудь завершайте, и ладно. Мать осадила их: «Если будете торопиться, назад сено начнем сбрасывать». Мужики поворчали, но послушались. Сергей погнал лошадь за последними копнами — им, возчикам, как раз нужно было спешить. Неторопливая уверенность матери подействовала и на него: невольный минутный страх перед надвигающейся грозой улетучился, хотелось бросить вызов стихии, опередить ее. Кругом все замерло, слабый ветерок едва шевелил листья деревьев. Грузная, темно-свинцовая туча, вставшая над лесом, казалось, растет сама по себе, вопреки законам тяжести. Гром все круче взбирался ввысь, стремясь достичь самой верхней точки неба, и нехотя опадал, скатывался вниз, словно телега, груженная камнями, но каждая следующая его попытка была успешнее предыдущей. Туча поглотила солнце в тот самый момент, когда последний воз был доставлен к месту скирдования. Ветер усилился. Он-то и заставил мать с беспокойством оглянуться: ведь скирдовать при сильном ветре невозможно. А он креп, надвигался, раскачивал верхушки дальних деревьев. Между тем наверху остались только двое: мать и еще одна женщина — вчетвером там было уже тесно. «За березками пошлите мальчишек!» — крикнула мать мужикам, и один из них указал на лежащий в сторонке топор, прихваченный из дому: «А ну, быстро, каждый по две березки!» Сергей схватил топор, мальчишки со всех ног кинулись к опушке. Срубить и принести десяток березок было делом пустячным, и через несколько минут они были доставлены к скирде. Она была уже завершена, и мать с напарницей расхаживали по ее гребню, утискивая сено, когда налетел шквал. Скирдовщицы как по команде легли вдоль гребня, положив перед собой грабли. Тем временем мужики попарно связали березки верхушками и перебросили их поперек скирды — так, что стволы, очищенные от веток, легли по бокам ее. По вожжам, перекинутым через скирду, женщины одна за другой спустились на землю, а потемневший воздух уже полосовали первые крупные капли дождя. «Зарывайтесь все в скирду!» — крикнул кто-то из мужиков, но мальчишки не захотели прятаться в сено, они быстро разделись и кинулись в речку. И тут всех накрыло лавиной дождя. Ветер достиг предельной силы, сгибая в дугу молодые ольшины, росшие у берега. Но страшнее всего были молнии, которые одна за другой срывались из тучи и падали на землю. Гром грохотал непрерывно. Мальчишки ныряли, кричали, бесновались, подстегнутые бушующей вокруг стихией. Но страх все же подмывал неокрепшие отроческие души, и стоило кому-то крикнуть, что вода притягивает молнии, как все тут же повыскакивали на берег и бросились со всех ног к скирде. До нее было полторы сотни метров, и не одному Сергею, наверное, показалось, что расстояние это вдруг удвоилось. Когда до спасительной скирды оставалось шагов сорок — пятьдесят, небо над головой вспорола молния, и в то же мгновение страшной силы грохот потряс землю. Сергею показалось, что она ушла у него из-под ног, и он растянулся на ней плашмя. Он тут же вскочил и помчался дальше, успев, однако, подумать, что сердце у матери, наверное, оборвалось при его падении. Так оно и было, как призналась она впоследствии. Гроза постепенно ослабла и откатилась за лесной массив. Пятная поверхность луж, дождь покапал некоторое время и прекратился. Первыми покинули скирду мальчишки, за ними, стряхивая с себя сенную труху, выбрались остальные. Мужики отошли в сторонку, неторопливо и немногословно доставая из карманов курево, женщины, пустив в ход грабли, принялись поправлять скирду. Мальчишки, не сговариваясь, побежали к речке, чтобы окунуться в нее, обмыть саднящие от сена тела. Когда возвращались назад, в спину ударило солнце, по-вечернему низкое, но по-июльски еще горячее. Увидев мать, стоящую поодаль от остальных, Сергей непроизвольно замедлил шаг: что-то было в ее облике незнакомое ему, отрешенно-созерцательное. Другие конечно, не обращали на нее внимания: ну, стоит человек, задумался — с кем не бывает. Только сыновнее сердце подсказало Сергею: нет, не просто так она стоит, не просто так задумалась. И вдруг он догадался: мать любовалась скирдой, сотворенной ее руками. Не было в этом любовании ничего открытого, показного, напротив, все происходило словно бы исподволь, незаметно. Лицо ее, лишенное привычной деловой сосредоточенности, было словно бы освещено изнутри. Покидая вместе с другими луг, Сергей то и дело оглядывался назад, на скирду, оставленную посреди речной луговины. Была в ней та способная внезапно поразить законченность, завершенность, про которые говорят: тут ни прибавить, ни убавить…