Владимир Мазурин - Дурные деньги

Достигнув опушки леса, Сергей взял по тропке влево. Было там, под сосной, одно любимое его местечко, откуда открывался широкий вид на деревню. Вся она открывалась как на ладони, хотя точка наблюдения была не выше — ниже нее. Когда-то, в пору своего увлечения фотографией, Сергей делал отсюда снимки деревни, и передним планом у него были сосновые ветви и разливанное море луговых цветов. С тех пор вид изменился. Сосну выкорчевали, когда рыли осушительную канаву. После мелиорации и окультуривания лугов цветы в них исчезли. Изменилась и деревня. Взять хотя бы эту белизну, которая довольно отчетливыми мазками пометила ее. Что они означают, ясно — цветет дикий терновник. Теперь его стало значительно больше, потому что разрастается он только на заброшенных усадьбах. Каждый белый мазок метит либо пустырь, либо покинутый хозяевами дом. Лет пятнадцать назад в их огороде росло несколько терновых деревьев, но так как они размножались очень быстро, заполняя все пространство вокруг себя молодой порослью, отец, в конце концов, вырубил их под корень. Сергею жаль было расставаться с этой памятью детства, но он скоро примирился с этой потерей, потому что памятью были не сами по себе деревца, а плоды терновника, терпко-сладкие, несколько приторные на вкус. Даже смородина, которой теперь изобилие в каждом огороде, была тогда лакомством, не говоря уж о вишнях и яблоках. А вот терновника было вдоволь — ведь его не разводили, он сам рос, где ему только позволялось. Осенью они, ребятишки, подолгу висели на нем, объедаясь ягодами, запасая их впрок.

Постояв на том месте, где росла когда-то сосна, Сергей повернул обратно к деревне. Да, мир необратимо менялся, и не только для глаз, для внешнего восприятия, но и, незримо, для сердца. Без матери он стал иным: любая радость теперь неизбежно принимала оттенок грусти, а горести стали словно бы неизбывнее — может быть, потому, что все для Сергея было еще слишком близко, рана еще едва-едва начинала затягиваться и болела, время сняло лишь остроту боли.

Он вспомнил прошлогоднюю весну. Тревоги ее сменились нечаянной надеждой, когда после операции мать пошла на поправку. После продажи коровы Сергей пригласил ее в город, тем более что она сама не раз уже порывалась навестить отца. Дела у него в областной больнице шли не блестяще: мнения врачей о болезни расходились и они медлили с назначением курса лечения. Неопределенность мучила отца, он нервничал. Больничная обстановка, долгий отрыв от дома и особенно мысли о матери угнетали его, и хотя Сергей всячески уверял, что она поправляется, но по глазам видел: отец ему не верит. Приезд матери укрепил его дух, дал ему силы перенести назначенный наконец-то курс лечения, оказавшийся весьма болезненным. Мать словно бы передала ему остаток своих жизненных сил. Но, увы, не смогла передать своего жизнедеятельного характера. Тогда, после операции, он давал о себе знать постоянно. Едва ли не на следующий день по возвращении из больницы мать заявила, что хочет накормить сына пирогами. Он стал было возражать, но мать сказала, что стряпать она будет сидя. Немного поразмыслив, Сергей уступил ей. А потом шаг за шагом уступил всю кухню.

У Сергея были свои дела, к тому же раз в неделю он ездил в город, чтобы навестить семью и отца. Уезжая, просил мать не браться за непосильную для нее работу. Она обещала, но однажды, вернувшись в деревню, Сергей обнаружил, что полы в избе подозрительно блестят. Учиненный им допрос с пристрастием заставил мать сознаться в очередном «грехе». Чтобы успокоить сына, она добавила, что мыла полы с помощью палки, намотав на конец ее тряпку, и тут же предъявила эту палку как вещественное доказательство.

Как-то — это было в конце апреля — мать с таинственным видом позвала сына в огород и предъявила только что принесенные от кого-то черенки черной смородины. Сергей улыбнулся и покачал головой. Давно уже, много лет назад, во время одного из семейных наездов в деревню, жена его высказала пожелание: хорошо бы в огороде наряду с красной посадить и черную смородину. Впоследствии она заговаривала об этом не раз, однако ответа не находила. Фруктовые и ягодные насаждения в огороде, кроме клубники, были в ведении отца, но тот почему-то к черной смородине интереса не проявил, а после зимы семьдесят восьмого, погубившей почти все яблони и кусты крыжовника, вообще охладел к своим питомцам. Кое-что он, конечно, делал, но как-то больше по привычке, равнодушно, о новых же насаждениях и слышать не хотел. И вот мать вспомнила просьбу невестки, разжилась черенками, и, пока помогала сыну сажать их, бледное, худое лицо ее светилось довольством и радостью.

И все-таки однажды Сергей не выдержал, отчитал мать так, будто перед ним находился провинившийся первоклашка. В тот день они посадили морковь в огороде — Сергей вскопал гряду, мать рассеяла семена. Затем каждый из них занялся своими делами. Сергей увлекся и не заметил, как мать куда-то исчезла. Впрочем, она нередко теперь уходила из дома без его ведома: где-нибудь посидеть, поговорить с бабами, в магазин за продуктами. Он не мог бы сказать, сколько времени она отсутствовала, а когда появилась перед ним, по виноватому виду понял: что-то она опять тайком натворила. Мать тут же во всем призналась. Оказывается, она ходила в лес за лапником, чтобы накрыть им только что высаженную морковь. Наломать его наломала, но донести не смогла и оставила у дороги, за ольшаником. Слова к Сергею пришли не сразу, но заговорил он довольно резко и наставительно — в том смысле, что не может он ходить за матерью по пятам, а она не маленькая, чтобы не понимать, что ей можно, а чего нельзя. Мать оправдывалась, но он ее оправданий не принял и взял с нее слово ничего подобного впредь не делать.

В середине мая вернулся из больницы отец. Забот у матери прибавилось, но она этим нисколько огорчена не была, напротив, радовалась, что отец наконец-то дома — здесь спокойнее, надежнее, здесь и стены лечат.

К концу июля отец заметно окреп, а у матери появились признаки прежней болезни. Теперь они ее не обманули, она поняла, что надежд у нее нет — никаких. Лето переломилось надвое: время надежд кончилось, настали дни ожидания неизбежного. С чем можно сравнить их? Сравнений Сергей не находил. Он брал в руки Мишеля Монтеня — глаза скользили по поверхности слов, не проникая в их внутреннюю сущность. Как-то, в минуту слабости, Сергей обратился к небу — глубина молчания поразила его. Он понял: опору нужно искать только в себе самом. Однажды мать попросила его сесть рядом, он присел на краешек дивана и взял ее высохшую, почти безжизненную руку в свою. Прерывающимся от слабости голосом она заговорила о том, что нужно сделать и о чем ему нужно помнить, когда ее не будет. Так же вот когда-то в детстве она наказывала ему, уходя на работу, вынуть из печи хлебы и не забыть запереть дверь, когда пойдет гулять. Сергей гладил ее руку и молча кивал головой — слова застряли у него в горле. Потом он долго бродил на задворках, упорно глядя себе под ноги, в землю.