Владимир Мазурин - Дурные деньги

«Постой, постой, — осадил себя Сергей, — не слишком ли ты увлекаешься? Ведь если природа сама по себе не в состоянии сделать человека счастливым, то это совсем не значит, что ее нужно вычеркнуть из жизни матери. Пусть природа остается даром счастливому человеку, но зачем же лишать ее этого дара…»

Конечно, счастье — это такое «вещество», которое не поддается расщеплению, разложению на составные элементы. Несчастье обычно имеет вполне конкретную причину — смерть близкого человека, болезнь, нелады в семейной жизни, а счастье таковой нередко лишено. Не всегда человек способен объяснить, отчего ему хорошо. Просто хорошо — и все тут, и дело с концом. Но неужели истоки счастья настолько неопределенны, что и сказать-то о них нечего? Говорят ведь: человек прожил счастливую жизнь. И непременно объяснят почему. Во-первых, семья у него была хорошая, дружная, во-вторых, работа по душе, в-третьих, увлечение какое-нибудь — чеканка там или кружок художественной самодеятельности, в котором он самозабвенно пел, плясал или декламировал стихи. А в итоге… В итоге получалась некая облегченная схема, за которой живого человека, как солнце за толщей облаков, и не разглядишь. Свет, тепло доходят, а источника их не видно. Жизнь матери в расхожие схемы не укладывалась. Никаких скрашивающих будни увлечений у нее не было и не могло быть: колхозная работа и дом поглощали все ее время без остатка. Ну что ж, подумал Сергей, вот, стало быть, и очерчен круг, и нечего забираться в какие-то там заоблачные эмпиреи. Колхозная работа и дом, семья. И не надо философии, она только затемнит то, что предельно просто и давно известно.

Недавно в городской компании зашел разговор о занятости женщин в городе и в деревне, и Сергей все упирал на личное хозяйство, называя его домашним. Ему возразили: а разве в городе нет домашнего хозяйства? Та же стирка, уборка, та же каждодневная круговерть на кухне — только не у печки, а у газовой плиты да плюс очереди в магазинах. Сергей понял свою ошибку и тут же поправился. Дело в том, пояснил он, что домашнее хозяйство применительно к деревне принято называть личным — и тут вся разница. В круг его следует включить не только дом сам по себе, но и двор со всей живностью, и приусадебный участок с огородом. И еще… предрассудки. Его не поняли, потребовали пояснений. Начал Сергей несколько издалека: «В последние годы в нашей печати целая кампания развернулась против мужчин, не желающих заниматься домашними делами. Жалобы слышатся отовсюду, но, заметьте, только от горожанок. Между тем, мне известно, что все из присутствующих здесь мужчин охотно занимаются домашним хозяйством — и стирают, и моют полы, и ходят по магазинам, и готовят. Однако если хотя бы одна-две женщины из каждого города, недовольных своими мужьями, напишут о них в газету, а сотни других, которым мужья помогают, промолчат, вот вам и готова очередная обвинительная кампания против сильной половины человечества. На нашей памяти их было немало, но я не помню, чтобы в них участвовали деревенские женщины: уверен, дело не в том, что газеты им читать некогда, а тем более писать в них — по другим-то поводам пишут. Все дело здесь в воспитании, в психологии. Деревенская женщина чуть ли не с молоком матери усвоила, что домашнее хозяйство принадлежит ей одной. У мужчин свои заботы, у нее — свои. Разделение здесь настолько четкое, что мужчина, если у него с в о и х дел нет, будет целый день лежать и смотреть в потолок, в то время как жена рядом с ног сбивается, стараясь поскорее окончить одно дело, чтобы приняться за другое». Кто-то в ответ на слова Сергея заговорил о многотерпении деревенской русской женщины, но его перебили: достаточно, мол, сказал об этом еще Некрасов. Сергей напомнил, что речь-то зашла о различии деревенского личного и городского домашнего хозяйства, однако его не захотели слушать: тема для веселеющей компании была исчерпана… Компания компанией, но для себя-то ее не закроешь, не отмахнешься от нее. Приезжая в деревню, Сергей старался помогать матери и особенно в последние годы, когда она стала вдруг заметно стареть. Бывал он в деревне не так уж и редко — почти еженедельно, и приезды его всегда доставляли радость матери, а когда они приезжали вдвоем с женой, это было для нее настоящим праздником. У жены с матерью быстро находился общий язык и в делах и в разговорах, они дружно что-то там колдовали, ворожили, изобретали, и, когда все садились за приготовленный их совместными стараниями стол, мать преображалась на глазах — даже морщины на ее лице становились менее заметными.

Пиком ее душевного торжества были те редкие моменты, когда семьи обоих ее сыновей съезжались в полном составе и в деревенском доме сразу становилось шумно и тесно. Было это дважды или трижды — Сергей не мог точно припомнить. Печка в таких случаях работала с тройной нагрузкой, и хотя невестки помогали матери, но, во-первых, деревенская кухня имеет свои тонкости, во-вторых, мать всячески старалась не утруждать их лишними хлопотами, и, конечно же, львиная доля домашних дел оставалась на ней. Особенно много и сил, и времени отнимала у нее скотина, которой был тогда полон двор: корова, теленок, овцы, куры. Целый день — от утренней до вечерней дойки — она была на ногах, но ни разу Сергей не видел ее хмурой, неприветливой, от всего отрешенной. В те редкие минуты, когда ей удавалось со всеми вместе присесть за стол, она была разговорчива, отзывчива на шутку, весела, и в веселости ее не было ничего вымученного, нарочитого. Лад и согласие за столом были ей наградой, в душе ее царил покой. Даже обычные застольные споры она старалась унять, приглушить, боясь, как бы не перешли они ту незримую черту, за которой начинается непримиримость, переходящая нередко в ссору. А ведь они, мужчины, не раз и не два балансировали на этой грани. Поймав перед очередным застольем Сергея где-нибудь одного, мать просила его: «Вы уж там с отцом-то не заводитесь. Его все равно ни в чем не переубедишь». Может быть, то же самое говорила она и младшему сыну. Да, ее материнскому сердцу ничего не было дороже мира и согласия. На большее оно не претендовало, на меньшее не могло согласиться…

Сергей выпрямился и воткнул лопату в землю. Дела, впрочем, оставалось на четверть часа, и он позволил себе отдохнуть с минуту, не больше. Вскопав, он обделал гряду: окружил ее межой, вилами разбил крупные комья земли, выровнял поверхность граблями. Прикинув время по солнцу, он решил, что до завтрака еще успеет прогуляться. Он с облегчением стянул с ног резиновые сапоги: уж если гулять, так лучше всего босиком. Полузаросшая тропинка, начинавшаяся прямо от огородной калитки, вывела его на дорогу, а та поманила дальше, в луга. Погода в мае стояла жаркая, и, хотя дождей не было, травы споро пустились в рост: здесь, в низине, пока что хватало им почвенной влаги.