Эмма Донохью - Притяжение звезд

– Сестра Пауэр, прошу вас, успокойтесь.

Гройн. И когда он вошел?

Его тон был на удивление ласковым.

– Встаньте, пожалуйста.

Я поднялась с кровати, не чувствуя ног. Мой фартук весь был перемазан ее кровью. Я выпустила ладонь Брайди и положила ее руку на грудь.

Лицо Гройна пожухло.

– О, только не девочка Суини…

За моей спиной рыдала Мэри О’Рахилли.

Санитар, ни слова не говоря, вышел.

Я начала с пальцев Брайди. Я их обмыла, потом втерла бальзам в раздраженные участки кожи на внешней стороне, осторожно промазав круговую припухлость, оставшуюся от лишая, – она была словно след от древнего форта на холме. Провела влажной салфеткой вверх по ее рукам – сначала по гладкой, потом по обожженной. Кастрюля с горячим супом, сказала она в первый день.

Какой же наивной я была, сочтя это несчастным случаем. Скорее всего, в приюте нашелся какой-то взрослый, который в воспитательно-карательных целях просто окатил ее кипящим супом.

Вошел доктор Маколифф.

Я что-то пробормотала ему сквозь зубы.

Он попытался найти отсутствующий пульс. Поднял правое веко Брайди и посветил фонариком – убедиться, что зрачок не сужается.

Тот факт, что Брайди не была оформлена как положено, заставил его взвиться.

– Вы хотите сказать, что она не была пациенткой больницы?

– Она проработала здесь три дня. Без устали. Задаром.

Наверное, я это сказала таким тоном, что доктор Маколифф прикусил язык. В графе «Причина смерти» он написал: «Инфлюэнца».

Потом он ушел, а я продолжила заниматься Брайди.

Я не обработала еще несколько участков ее тела. Готовя ее к погребению, я словно главу за главой читала ужасающую книгу. Когда я сняла с нее второй чулок, то заметила, что палец на ее ноге растет под странным углом: не вправленный старый перелом. Вокруг грудной клетки, от спины, змеился уродливый красный рубец; в конце концов он зажил, как заживает любая рана. Я нагнулась и поцеловала шрам.

Мэри О’Рахилли попросила дрожащим голосом:

– Сестра Пауэр, а можно я уйду домой? Здесь так…

В ней проснулся инстинкт самосохранения, желание схватить ребенка и убежать. Я ответила, не повернув головы:

– Еще несколько дней, миссис О’Рахилли.

Я нашла накрахмаленную ночную рубашку, чтобы надеть на Брайди. Вытянула ей ноги, сложила руки на груди и сцепила пальцы.

Пришли Гройн и О’Шей с носилками, которые положили на пустую кровать в центре.

Я не могла смотреть, как они перекладывали Брайди на носилки. Просто не могла смотреть.

Потом взяла чистую простыню и накрыла ее.

Гройн положил мне руку на плечо, отчего я вздрогнула.

– Мы о ней позаботимся, сестра Пауэр.

Когда они вышли, в палате вновь повисла тишина.

Заплакал Барнабас, но вскоре затих. Я оглянулась и увидела, что Мэри О’Рахилли качает его на руках, шепча колыбельную.

Сестру Люк я встретила удивленным взглядом, потому что не понимала, что ее привело сюда так рано. Но за квадратом окна уже сгустилась тьма, а мои часы непостижимым образом показывали девять.

Мэри О’Рахилли все еще держала Барнабаса на руках.

Монахиня вздохнула.

– Я слышала про бедняжку Суини. Какой ужас. Вот уж воистину: мы не знаем день и час…

Во мне клокотала ярость.

Ночная сиделка повесила пелерину на крючок, поправила головное покрывало и маску, надела фартук.

– Смотрю, этот уродец цепляется за жизнь…

Она взяла Барнабаса у Мэри О’Рахилли и уложила в колыбель, словно хотела навести порядок.

Тут я наконец собралась с силами и встала. Сделала шаг, другой. Поглядела на бутончик раздвоенной верхней губы Барнабаса. И мне пришло в голову, что это печать судьбы, знак, выделяющий этого младенца среди прочих.

– В нем нет ничего уродливого, – сказала я.

Брови сестры Люк скептически взлетели над маской.

У меня в голове вдруг созрела дикая идея. «А что если Тим…» – подумала я. Нет, это было бы нечестно по отношению к брату. У меня не было на это никакого права.

Но я продолжала мысленно себя переубеждать.

– Я ухожу домой, – сообщила я монахине.

Она небрежно кивнула. Она решила, что я имела в виду: спать.

Но я прояснила свою мысль:

– Я беру очередной отпуск.

– О нет, сестра Пауэр, полагаю, мы все здесь пока еще очень нужны.

Я сняла фартук и бросила его в корзину с грязным бельем.

– Если это мне грозит увольнением, пусть ищут замену, – твердо сказала я.

Твоя работа, сказала мне Брайди, – не рожать детей, а спасать их.

Ну, возможно, я спасу хотя бы одного. Ради Брайди. У меня возникла непоколебимая уверенность: ей бы наверняка хотелось, чтобы я уберегла Барнабаса Уайта от трубы.

И, не став дожидаться, когда мое терпение лопнет, достала из шкафа свою старенькую кожаную сумку и положила туда все необходимое: пеленки, булавки, детскую одежду, две бутылочки с широкими сосками и банку молочной смеси. В голове у меня настойчиво вертелась строчка из популярной песенки: «Сложи все свои беды в старый саквояж…»

Сестра Люк молча следила за мной. И наконец изрекла:

– И что это вы делаете?

– Забираю ребенка с собой.

И бросила сверху на детские вещи прогулочное пальтишко.

Монахиня цокнула языком.

– В этом нет необходимости. Его оформят для передачи в дом матери и ребенка.

Я завернула Барнабаса в два тонких одеяльца и натянула вязаную шапочку ему почти на глаза.

Потом надела свое пальто и шляпку, а когда обернулась, то увидела сестру Люк, стоявшую между мной и дверью.

– Сестра Пауэр, этот ребенок – не ваш, и вы не можете его забрать.

– Но он же вроде ничей, не так ли?

– Вы хотите сказать, что готовы стать ему приемной матерью?

Поморщившись, я ответила:

– И не буду требовать за это плату!

– Но чего же вы тогда добиваетесь?

Я напомнила себе, что у сестры Люк были самые добрые намерения: она полагала своим долгом оградить этот человеческий отброс от всех грозивших ему опасностей, в том числе и меня.

– Просто заботиться о нем, – ответила я. – Воспитать его как родного сына.

Она судорожно вцепилась в свою маску, словно у нее засвербела кожа.

– Вы утомлены и не в себе… что объяснимо после такого тяжелого дня.

Произнеси она имя Брайди, я бы разревелась.

– Все мы устали, сестра. Сейчас я иду домой отсыпаться, и Барнабас Уайт – со мной.

Сестра Люк вздохнула.

– Нам, давшим обет безбрачия, суждено испытывать странные вспышки материнского инстинкта. Но ребенок – не игрушка. И как же вы собираетесь здесь работать?

– У меня есть брат, он поможет.

(И как я посмела давать какие-то обещания за Тима?)

– После положенного мне недельного отпуска вернусь на работу, – пообещала я, не подумав. – А теперь пропустите меня!

Ночная сиделка решительно распрямила спину.