Эмма Донохью - Притяжение звезд

Я передала ей часы и гвоздь.

Брайди незаметно отвернулась от Мэри О’Рахилли, нашла свободное место и аккуратно, с нажимом, нарисовала на серебре кружок для Онор Уайт.

Я подумала, сколько еще отметин в память об умерших матерях мне придется нацарапать на этих часах в будущие десятилетия. Царапины будут льнуть друг к другу, спутываться, как пряди волос.

– Как же их много! – хрипло проговорила я.

– Но подумай о других, – сказала Брайди. – О женщинах, которые продолжают жить. И растить детей.

Я взглянула на младенца Уайта. Ручки толщиной с мои большие пальцы раскинулись по простынке, точно стремились объять весь земной шар.

Вошел Гройн, прикрывшись носилками, как щитом.

– Сестра Пауэр, слыхал, вы еще одну душу потеряли.

Можно было подумать, что я нерадивый ребенок, вечно теряющий монетки.

За его спиной маячил О’Шей, сцепивший руки, чтобы скрыть тремор.

Гройн поглядел на левую койку.

– Ага, значит, окочурилась наша великая грешница.

Я проигнорировала уничижительное клеймо, которым Гройн наградил Онор Уайт, но удивилась, откуда он узнал, что та была не замужем.

Держась не так вызывающе, как всегда, он с меланхолической ухмылкой сообщил О’Шею:

– Поехала на бледном коне…

– Вам бы все зубоскалить, Гройн! – в сердцах воскликнула я. – Мы что для вас, просто мясо?

Все так и вытаращили глаза.

– Вы хотите сказать, после известного события, сестра? – Он осклабился и рубанул себя по шее ребром ладони. – По моему мнению, да, все. Всем нам рано или поздно будет хана, крышка, капут!

Ткнув себя в грудь, он добавил:

– Включая и вашего покорного слугу.

Я не смогла придумать, чем крыть.

Гройн отвесил мне церемонный поклон и положил носилки на пол.

О’Шей помог переложить накрытое простыней тело Онор Уайт на носилки, и они унесли покойницу.

А младенец в колыбели ничем не выказывал понимания того, чего он лишился.

Я молча стала снимать с кровати постельное белье.

– Почему ты так сурова с Гройном? – тихо спросила Брайди.

– А ты считаешь его забавным? – ощетинилась я. – Эти его вечные песенки, этот его вульгарный юмор висельника… Был на войне, да не приблизился к передовой на пушечный выстрел, а теперь этот сальный холостяк околачивается здесь и надоедает страдающим женщинам пошлыми куплетами.

Мэри О’Рахилли была явно обескуражена моей запальчивостью.

Я понимала, что не должна давать волю чувствам перед пациентками.

– Вообще-то он не совсем холостяк, – заметила Брайди. – Как же это называется? Не вдовец, но мужчина, который когда-то был отцом.

У меня от волнения заколотилось сердце.

– И когда это было?

– Много лет назад, еще до войны. У Гройна вся семья умерла от тифа.

Я откашлялась и выдавила:

– Мне жаль, я не знала. Думаю, его все равно можно назвать отцом, даже если… И много у него было детей?

– Он не сказал.

– А ты как это узнала, Брайди?

– Я спросила у него про семью.

Мне стало стыдно. Я-то сочла, что Гройн дожил до настоящего момента, не познав горечи утрат, потому что вернулся домой с войны без увечий, с не обезображенным лицом, не утратив способности чесать языком, сколько ему заблагорассудится. Я никогда не давала себе труда за его шуточками и песенками узреть душу сломленного человека. Держащегося бодрячком, но страдающего; обреченного сидеть в заточении, потерявшего всех, кого он любил, отбывая жизнь как тюремный срок. Гройн мог ведь запросто сидеть дома и пропивать свою военную пенсию, но нет, он приходил сюда каждое утро ровно в семь и таскал на носилках живых и мертвых.

– Я не хотела вас расстраивать, сестра Пауэр, – сказала Мэри О’Рахилли.

И потом, смущенно запинаясь, призналась, что у нее очень болят соски. Я принесла банку ланолина и втерла ей в соски мазь.

Потом проверила малыша Уайта, но его пеленка была по-прежнему сухая. Он вдруг показался мне таким слабеньким и крошечным, что я подумала: а так ли уж не права была сестра Люк, посоветовав не переоценивать его шансы?

– Нам нужно крестить маленького мистера Уайта, – сказала я Брайди.

– Сейчас? – удивилась она. – Нам?

– Ну, сегодня в больнице священника нет, и в случае необходимости провести обряд дозволено любому католику.

– А вы раньше крестили младенцев, сестра Пауэр? – взволнованно спросила Мэри О’Рахилли.

– До сих пор нет. Но я видела несколько раз, как крестят детей.

(Умирающих. Но этого я ей не сказала.)

– И помню все слова, – заверила я ее.

– Но мы же не знаем, как она хотела его назвать, – запротестовала Брайди.

А ведь верно, и это меня беспокоило. Онор Уайт была такая неразговорчивая и скрытная, а мне надо было бы подумать, что наступит момент…

– Все-таки, наверное, лучше нам выбрать ему имя, – мрачно сказала Брайди, – чем оставить это персоналу приюта, в который он попадет.

– Будешь ему крестной? – спросила я.

Она ответила коротким смешком.

– Нет, правда, будешь, Брайди? Это же серьезное дело.

– Ну, давайте же! – нетерпеливо воскликнула Мэри О’Рахилли, словно она была в цирке.

Брайди вынула младенца из колыбели и встала с ним по стойке «смирно».

Я решила не рисковать и назвать его в честь одного из общеизвестных святых. И громко предложила:

– Патрик? Пол?

– Джон? – выступила со своим вариантом Мэри О’Рахилли. – Майкл?

– Скучно, скучно, – поморщилась Брайди.

Я вгляделась в его личико. Может быть, выбрать имя с учетом последнего взмаха руки скульптора, вылепившего эту фигурку? Заячья губа; как по-гэльски выразилась доктор Линн – что-то, связанное с bearna? И я громко сказала:

– Назовем его Барнабас.

Брайди поглядела на младенца, лежащего на ее левой руке.

– Мне нравится!

Мэри О’Рахилли согласилась:

– Звучит благородно.

Брайди отвернула голову от младенца и оглушительно чихнула, вздев свободную руку, чтобы прикрыть рот.

– Извините!

Потом чихнула снова, еще громче.

Мэри О’Рахилли поинтересовалась:

– Вы здоровы?

– Подхватила простуду. Может быть, сидела на сквозняке вчера вечером.

Тут она подмигнула мне.

Я сразу вспомнила, что произошло ночью на крыше. Я покраснела?

И произнесла церемонным голосом:

– Брайди Суини, каким именем вы нарекаете этого ребенка?

Она ответила таким же церемонным тоном:

– Барнабас Уайт.

– Что вы просите у Божьей церкви для Барнабаса?

– Э-э… крещение?

Я кивнула.

– Вы, как его благодетель, готовы ли… – Традиционно эта фраза звучит так: «…помогать его родителям?» – …помогать Барнабасу?

– Готова.

В отсутствие святой воды могла сгодиться и простая кипяченая. Я принесла тазик с водой и налила воды в стакан.

– Подержи его над тазиком, Брайди!

Я взяла себя в руки и постаралась говорить ровным голосом. Следующая фраза, на латыни, была очень важной: