Матс Страндберг - Последняя комета

Из гостиной слышен рев публики. Эмма смотрит прямую трансляцию двадцатичетырехчасового концерта. Очередь дошла до Парижа. Стина начала писать свою проповедь для последней мессы. Джудетт сейчас в салоне Гортензии. В последний раз приводит в порядок волосы. Обычно на это уходит несколько часов. Сам я не могу использовать даже триммер, пусть это занимает всего пару минут.

Когда вода начинает остывать, я опустошаю ванну, потом лежу еще какое-то время, пока пот не перестает выступать на коже. И все равно, когда встаю обмыть тело душем, слегка кружится голова. Но сейчас наконец-то на меня наваливается усталость.

Я вхожу в гостиную и останавливаюсь рядом с диваном. Эмма по-прежнему лежит перед телевизором. Камера скользит по людскому морю. Кажется, оно раскинулось до самого горизонта. Потом крупным планом показывают певца, который выглядит как состарившаяся кинозвезда. Он держит микрофон повернутым в сторону публики, потом на экране показывают крупный план лиц, орущих вместе с ним «loving angels instead».

– Кто это? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает Эмма и зевает. – Они ведь берут всех подряд, чтобы заполнить целые сутки.

– Когда я была маленькой, мне хотелось выйти за него замуж, – кричит Стина из кухни.

Певец держит микрофон обеими руками. Он делает вдох, похоже, перед последней строчкой текста. Растягивает ее.

Он окидывает взглядом публику. Слезы бегут вниз по его щекам. Зрители плачут в ответ.

– Интересно, каково это стоять на сцене и знать, что это в последний раз? – говорит Эмма.

В Париже ударник бьет одной барабанной палочкой по другой. На сцене взмываются вверх языки пламени. Толпа снова ликует. Крупный план обнимающихся женщин возраста Стины. Крупный план певца, кричащего в публику. Людское море с высоты птичьего полета. В идущем от сцены свете видна тень дрона, ведущего съемку. Певец снова и снова поет о своем желании развлекать нас.

– Представь, что они там именно сейчас, – говорю я. – И все участвуют в одном и том же деле одновременно, но они переживают это по-разному, поскольку сами разные.

– С тобой все нормально, Симон? – спрашивает Эмма и ухмыляется.

Я улыбаюсь в ответ. В таких случаях Тильда обычно выкатывала на меня глаза. Но я продолжаю смотреть на публику. На певца. На барабанщика. У каждого свой опыт, воспоминания, надежды, страхи, ассоциации. Стина, пожалуй, назвала бы это душами. Я сказал бы, что у всех из них свой внутренний мир.

Когда комета попадет в нас, погибнет не просто один мир, а почти восемь миллиардов.

Тильда тоже была одним из них.

«Скоро все исчезнет».

Я отворачиваюсь от телевизора и направляюсь на кухню.

– Осторожно – Бомбом! – говорит Стина, и я как раз успеваю остановиться, прежде чем спотыкаюсь об него.

Он лежит и спит посередине кухни. Скулит тихо и дергает лапами. Мне становится интересно, что происходит в его большой голове. Гонится за ним кто-то или он сам охотится за кем-то? Видит ли он меня в своих снах?

Я сажусь на пол. Чешу ему за ухом. Он смотрит на меня и широко зевает. Я завидую ему, он ведь не знает, что ждет нас.

– Как дела? – спрашиваю я и смотрю на Стину.

– Мне нужны псалмы, которые все смогут петь вместе, – отвечает она, не отрывая взгляд от своего ноутбука. – Что ты думаешь о «Детях Небесного отца»? Его текст как раз подходит.

– Пожалуй, даже немного чересчур, – говорю я. – По-моему, кому-то он может показаться даже ироничным.

– Пожалуй, ты прав.

Стина улыбается устало и закрывает компьютер. Она идет к буфету и достает бутылку красного вина. Держит ее напротив света, пытаясь понять, сколько в ней еще осталось, прежде чем вынимает пробку и нюхает содержимое:

– Не хочешь бокальчик? Пока оно еще не превратилось в уксус.

Я смотрю удивленно на нее:

– Пожалуй, выпью немного.

Стина наливает нам обоим. Нюхает снова, засунув нос глубоко в бокал, а потом пригубливает вино осторожно, и оно оставляет красный ободок вокруг ее рта.

– Все нормально, – говорит она и дает мне другой бокал.

Я сажусь прямо напротив нее. Прислоняюсь к дверцам шкафа, расположенного под мойкой. Между делом глажу Бомбома по задней ноге.

– Мама, – говорю я. – О чем вы с Тильдой разговаривали летом?

Ее рука с бокалом замирает в воздухе.

– Я не могу снова ругаться по этому поводу, Симон. Пожалуйста, перестань.

– Я тоже не хочу ссориться. Но она действительно не говорила ничего такого, что могло бы стать путеводной нитью? Может, что-то такое, чему ты не придала значения?

Стина делает глоток вина. Отклоняет голову назад:

– Мы главным образом беседовали о вере. Тильду интересовало мое мнение об Истинной церкви. Она принесла с собой заранее приготовленные вопросы.

Это похоже на Тильду. Я в очередной раз вижу ее как наяву, как она лежит на животе в собственной постели с блокнотом перед собой. У нее была привычка грызть ручку посередине, когда она размышляла.

– И что ты о них думаешь? – спрашиваю я.

– По-моему, – медленно говорит Стина и косится на свой компьютер, – Истинная церковь умело пользуется тем, что многие хотят иметь простые ответы на свои вопросы именно сейчас. Я чуть ли не завидую им, когда сама теперь пытаюсь найти правильные слова. Однако простые ответы противоречат сути веры. Мы не можем все знать. – Она делает новый глоток. – Непреложные истины всегда вызывают у меня недоверие, – говорит она. – Вот что я думаю об Истинной церкви.

– Но в Библии ведь все разложено по полочкам.

– Ее написали люди.

Она опустошает свой бокал. Массирует себе затылок.

Я думаю о письме Тильды. Меня одолевают сомнения.

– Тильде понравился ваш разговор, – говорю я. – По ее мнению, он помог.

Стина довольно улыбается:

– Она действительно так сказала?

Я киваю. И до меня доходит, что именно благодаря Тильде мы сейчас говорим о боге и вере. О чем Стина хотела побеседовать со мной все лето.

Пожалуй, еще дольше. Мы почти не разговаривали о таких вещах со времени моего глубокого детства.

– Что, по-твоему, произойдет? – спрашиваю я. – После кометы.

Сделав свой первый глоток красного вина, я стараюсь не скривиться от его терпкого вкуса. Пожалуй, этот напиток никогда не станет моим.

– Мне кажется, то хорошее, что присуще нашему миру, сохранится, – говорит Стина. – В какой-то форме. И мы сами тоже. Мы продолжим существовать.

– На небесах? Ты действительно веришь в это?

Стина крутит пустой бокал между ладоней. Я подвигаю ей свой, и она принимает его с благодарной улыбкой.

– Сегодня мы могли бы говорить о некоем другом измерении, но, по-моему, речь идет о чем-то таком, что мы даже не в состоянии себе представить. Мне нет нужды даже пытаться. Я полагаюсь на Бога, поскольку верю, что он любит нас.