Шубханги Сваруп - Широты тягот

Среди чужеземного гула Мэри думает, не прибегнуть ли к единственным молитвам, которые она знает, — к стихам из Библии. Но ее память пуста. Она пришла сюда, в самую главную святыню этого края, чтобы выпросить себе очень простую вещь, которую большинство матерей принимает как должное. Мэри боится, что при встрече она его не узнает. Оказаться с ним рядом и пройти мимо…

* * *

Май 1926 года вошел в историю каренской деревни на Андаманах. Никто уже не вспомнит точной даты — помнят только, что Розмари появилась на свет удушающе знойным утром. Последняя в череде из девяти детей, она стала также первым ребенком, родившимся в каренских поселениях. “Она превратила наше временное обиталище в родной очаг, — провозгласил пастор. — Это не просто младенец. Это обращенное к нам великое слово Господне!”

Все детство благословенная Розмари работала на фермах, ходила на уроки в сарайчик при церкви, ухаживала за курами, убирала дом и мыла посуду. Карены находились на переднем крае войны с природой, и она была в их рядах малолетним бойцом.

Отец Розмари брал ее с собой на рыбалку — искать ему для наживки морских червей. Он развил в ней терпение, навык и интуицию, необходимые человеку, чтобы ценить общество себя самого. Она рано освоила наиболее эффективный способ потребления одиночества, на которое обречены все формы жизни. На болотах во время отлива она ловила своим платьем илистых прыгунов, а ее мать потом их засаливала. Ей пришлось коротко остричься, иначе ее волосы могли запутаться в ракушках и колючках, когда она ныряла за съедобными моллюсками. То, что она приносит домой еду, наделяло ее существование смыслом. Когда отцу не попадалось рыбы побольше, матери не удавалось ничего раздобыть, а ее братья и сестры просто болтались на пляже без дела, ее улов приходил на выручку. К десяти годам Розмари начала воровать отцовскую удочку и биди по ночам, когда все спали. В компании летучих мышей, сов и дрожащего на воде лунного отражения она спокойно ждала поклевки, время от времени выкуривая по сигаретке, как делал ее отец. К одиннадцати она поймала свою первую барракуду и научилась курить не кашляя.

Несмотря на все свои таланты, Розмари умела рыбачить лишь с берега. Крупная рыба и открытое море оставались уделом мужчин. О том, чтобы выйти в океанские просторы на хлее , каренском каноэ, и пронзить гарпуном рыбье сердце величиной больше ее собственного, она могла только мечтать.

От слов у нее болела голова, поэтому она бросила школу и посвятила себя целиком рыбалке и охоте. К той поре, когда ее тело начало смягчаться по углам, многоножки, эти вестницы несчастья, успели укусить ее трижды.

— Когда животные кусают, надо терпеть, — утешала мать свою дочь, когда та пережидала шквал боли, скрючившись и прижав к груди колени.

— А когда кусают люди? — спросила девочка. — Что бывает тогда?

— Они не кусают. Во всяком случае, те, что верят в Христа.

Речи матери расстроили ее сильнее, чем многоножки. Ведь ядовитые змеи, безжалостные крокодилы и лианы, которые могут тебя задушить, тоже божьи создания, разве не так? В бескомпромиссном поцелуе пиявки и синяках цвета ночи, оставленных на ее коже джунглями и иглами морского ежа, сквозила воля бога, очень не похожего на Христа с материнского медальона. Бога, чьи почитатели обладали свободой кусать и мучить, не испытывая чувства вины.

По мере того как прибавлялось работы, прибавлялось и рабочей силы. Чтобы ускорить процесс преобразования непокорных лесов в цивилизованную древесину, Империя целыми кораблями поставляла на острова безработных из Бирмы и Индии.

Розмари было тринадцать, когда на ее берег, словно кусок топляка, выбросило бирманского парня. Их деревня быстро превращалась в семью, скрепленную не столько родственными узами, сколько негласными связями. В первый год Розмари с новоприбывшим не обменялись ни словом.

Бирманец и пять его товарищей поймали групера величиной с человека. Поднять его на борт они не смогли и волокли в сети за лодкой до самого берега. Процедура перетаскивания рыбины в деревню обратилась в торжественное шествие. Пьяные громко требовали повышения ставок, женщины хотели устроить всеобщее гулянье. Бирманский мальчишка, которому едва исполнилось семнадцать, сделался местной знаменитостью.

Длиной в семь футов, групер весил больше трехсот килограммов. Выложенный на всеобщее обозрение в дровяном сарае, он напоминал миф, простертый на убожестве их жизней.

Розмари протолкалась сквозь толпу, чтобы разглядеть пойманное чудо получше. Трудно было поверить, что такой гигант способен с легкостью бороздить морские просторы. Вместо этого Розмари вообразилось, как он опускается на дно, будто обломок кораблекрушения. Его мутно-голубые глаза имели цвет самого моря. Розмари представила, как этот великан озирает океанское ложе своими выкаченными глазами. Бездушно. Бездвижно. Его брюхо вздымалось до ее пояса. Рот в окружении мясистых губ был широк, как все огромное тело. Она заглянула в его окровавленные жабры, в зев, разинутый ради последнего глотка воды. Затем коснулась пальцами серо-зеленого, точно обомшелого, бока. По огромному туловищу пробежала слабая дрожь, и она тут же отдернула руку.

— Осторожней, — сказал бирманец. — Ты ему запросто в рот поместишься.

Розмари стало обидно. Мало того что ей не позволяли рыбачить с лодки — даже удача, похоже, улыбалась только мужчинам, особенно неопытным мальчишкам-иностранцам, которые раньше промышляли разве что в озерах да реках.

— Я могу сама принести свой улов, — ответила она. — Мне не надо звать на помощь всю деревню.

— А если я попадусь тебе в сеть, ты меня дотащишь? — спросил он.

— Если не боишься угодить на сковородку, — ответила Розмари, удивив сама себя.

Групера продали приезжему англичанину за внушительную сумму в двадцать пять рупий. Весь следующий месяц молодой бирманец не работал и наливался пальмовым вином — тодди . Но голод мучил его сильнее жажды. Он мечтал о еде, приготовленной специально для него — все равно, с любовью или с отвращением.

Как-то вечером он наткнулся на Розмари, которая в одиночку бродила среди кораллов.

— Осторожно! — крикнул он ей. — Ноги порежешь!

Розмари продолжала собирать в корзинку водоросли. Он уселся на песок с твердым намерением говорить, даже если она будет молчать. Гнет этого вечера был тяжким, как хмель от тодди. Бирманец боялся, что он, живой человек, вот-вот испарится, точно капля пота, и никто этого не заметит. А если болтать без умолку, то не исчезнешь.

Розмари выбралась из воды в огромных, не по размеру, походных ботинках. Это произвело на юношу впечатление.

— Откуда ты их взяла? — спросил он. — Украла у английского сахиба?