Шубханги Сваруп - Широты тягот

Как-то утром, перейдя грохочущую реку Намдапху по шаткому бамбуковому мостику, она увидела маковый цветок. Он был утешительно розовый, с белыми прожилками. Она вынула нож, сделала на стебле три маленьких надреза и выдавила черный сок прямо в рот.

С силой десяти лошадей и упорством сумасшедшей она шестнадцать часов кряду шла по нехоженым лугам, руководствуясь только инстинктом, и наконец достигла цели своего путешествия — полей дикого мака.

Подвела ли ее память или цветы действительно стали крупнее? Они затянули все склоны сплошным покровом, как ледник. Она видела больше оттенков, чем в детстве, — к тогдашним розовому, красному и белому добавились еще оранжевый, пурпурный и черный.

У нее подкосились ноги, когда из зарослей выбежала маленькая девочка, очень похожая на нее саму в далеком прошлом, и взяла ее за руку. Это оказалась ее племянница. Она повела ее в деревню — теперь это была группа каменных домов с современными туалетами, потолочными вентиляторами, спутниковым телевидением, спутниковыми телефонами, диванами, газовыми плитами и прочими загрязнителями окружающей среды, доставленными из внешнего мира.

— Как все это сюда попало? — первым делом спросила она брата. Он постарел предсказуемым образом, но селение изменилось непредсказуемо.

— По дороге, как же еще? — ответила племянница, с интересом разглядывая свою безумную тетку, нежданно-негаданно появившуюся из леса.

Бетонная дорога теперь связывала все дома между собой и их вместе — с ближайшим городом. На опиумные деньги каждая семья обзавелась джипом, телефоном и телевизором, но хлопотной возне с опиумом ее родственники нынче предпочитали сигареты и виски.

Узнаваемыми остались, пожалуй что, только горы вокруг с царственным пиком Дапха-Бум, маковые поля, привычное хрюканье и квохтанье бродящих на воле свиней и домашней птицы — да еще, конечно, озорство в улыбке племянницы, любопытство в ее глазах и вши в ее волосах. Все это напоминало ей ту, кем когда-то была она сама.

Годы спустя, когда Тапа вновь посетил эту деревню, она уже не состояла из одной хижины. Деревня мишми была похожа на любую другую — горстка неказистых жилых домов, клиника, начальная школа, здание местного совета и оживленные закусочные. Хотя стены теперь складывали из кирпича, крыши остались тростниковыми. Водителю пришлось искать дом старейшины мишми. Расспросы привели его к выкрашенной в яркие цвета кучке построек в центре деревни.

Тапа сидел на вычурной бархатной софе в окружении плюшевых мишек и ваз с искусственными букетами, прихлебывая ошеломительно сладкий чай. Нынешний глава общины, как выяснилось, приходился его другу внуком. Куда делись черепа? — гадал он, глядя на розовые стены. А очаг?

И тут он увидел ее, почти незаметную на нижней полке застекленного шкафчика. Среди женских портретов, младенцев с беззубыми улыбками и солидных сертификатов приютилась тиковая рамка, когда-то им забытая.

Фотография возникла перед ним, как призрак старого друга, которого он похоронил собственными руками. Но вот она опять тут и снова приковывает к себе его взгляд своей черной магией. Как он мог забыть ее? Почему, коли уж на то пошло, она так много значила? И почему она еще здесь?

Эта вещь, заявил хозяин, принадлежит его сестре. Она сбежала отсюда с одним тибетцем, только чтобы вернуться несколько месяцев тому назад, причем прямо из леса. Он полагает, что иностранцы на фотографии — родственники ее мужа. Как иначе объяснить, что она так к ней привязана?

Двумя часами позже Тапа вновь пил переслащенный чай на том же месте, но уже с сестрой хозяина. У нее была манера пропадать ни с того ни с сего, но никто за нее не волновался. Это вам не большой город, тут потеряться негде.

— Какая чудесная фотография, — сказал он.

— Спасибо, — ответила она и улыбнулась, словно Тапа сделал ей комплимент.

— Вы, наверное, очень ее цените, раз храните уже столько лет. Давно она у вас?

— С тех пор как я себя помню.

Тапа попросил у хозяев ручку. Достал из кармана листок и произвел кое-какие подсчеты. Все это было так давно, что он не мог вспомнить, куда подевались годы.

— Восемнадцать лет, — сказал он ей. — Вот сколько прошло. Восемнадцать лет с тех пор, как я оставил ее у очага, когда виделся с вашим дедом в последний раз.

— Вы приехали забрать ее? — спросила она у Тапы.

— Я не знал, что она еще цела, — ответил он. — Смотреть на нее все равно что встретить кого-то из прошлой жизни.

Она чувствовала по отношению к фотографии то же самое.

— Кого-то, кто вам дорог? — спросила она.

У него не было ответа.

— Я простой торговец, — вот и все, что он сумел придумать.

— Неужели и правда прошло восемнадцать лет? А кажется, что намного больше.

— Вообще-то кажется, что это было вчера, — признался он.

— Да, — согласилась она. — Может быть, так устроено время для некоторых из нас. Оно не летит. Оно стоит на месте.

Апо, дедушка всей деревни, подозревает, что он крепко спит, даже когда бодрствует. Иногда прошлое реально, а настоящее — полусырое воспоминание. Иногда прошлое — непостижимое чудище, а будущее — его нереализованная тень. Иногда все, что кажется Апо вполне достоверным, — это способность облаков не уноситься куда-то в бесконечную высь и привычка солнца вставать день за днем.

В восемьдесят семь лет все вокруг похоже на сновидение. Дети, внуки, а теперь уже и правнуки. Сад. Конюшня. Сарай. Кривые глиняные стены и розовый куст. Ниточки с жемчугом у него в ушах и ожерелье из бирюзы с кораллами — знаки его статуса.

У нее странное имя, у этой деревни. Одна Мать, Один Мул. Каждый селянин может проследить свое происхождение от первых ее обитателей — семьи из трех братьев с общей женой. Эти мужчины были так бедны, что обходились не только одной женой, но и одним мулом. Поскольку для того, чтобы вспахать поля, таскать борону должны двое, братья по очереди вставали в пару с животным.

Деревня прилепилась к крутому склону в горах Каракорум. Географически ее отделяют от Долины кровавых абрикосов черный гравий и отвесные скалы, однако ничто не может полностью объяснить ее изоляцию от человечества. Шелковый путь тоже огибает ее по замысловатой кривой. Сюда отваживаются проникнуть только добрые друзья, заклятые враги и безнадежно заплутавшие. Ибо этому месту нечего предложить, кроме оторванности от всего мира.

В последнее время Апо стал почти непрерывно крутить молитвенную мельницу — духовная практика, плохо совместимая с можжевельником, феями и горными козлами, которым поклоняются местные обитатели. Это остаток от другой жизни, проведенной на плато Чангтан, где он родился. Там жизнь была заметна своим отсутствием. Вместо нее плато наводняли невоплощенные существа и формы. Призраки без тел, демоны без царств, океаны без воды и природные сезоны, такие экстремальные, что на алтаре они заменяли божеств. Среди них скрывалось упрямое создание по имени любовь. Лишенное глаз и конечностей, лишенное туловища, лишенное даже тени, которую могло бы назвать своей, оно выживало, как лед в ледниках и как песчинки в песчаных бурях. Оно занимало те несколько дюймов, на которые прирастают горные пики и сдвигаются континенты.