Шубханги Сваруп - Широты тягот

Рана почувствовал, что, кроме его сердца, в этой бездне пульсирует что-то еще. Ощутив этот чужой ритм, он спросил:

— Кто здесь?

— Гириджа, — ответил голос.

— Это и мое имя. Гириджа Рана. Значит, я говорю сам с собой?

— Я Гириджа Прасад Варма.

— Нана! [60] Дедушка. — воскликнул он. Ему захотелось обнять своего деда, но сейчас, неуклюже вися вверх тормашками, он не мог этого сделать.

— Прости меня, дружок. Я умер раньше, чем успел приветствовать тебя в этом мире.

— Ты не виноват, нана. Смерть не в нашей власти.

— Как твои дела? — спросили оба одновременно.

Первым ответил Гириджа Прасад:

— У меня, сам видишь, все отлично.

— Честно говоря, не вижу.

— Ты, похоже, упорный, но и мое упорство при мне. Очень важная и полезная штука для такого ландшафта и на таких высотах.

— Чем ты здесь занимаешься? — спросил Рана.

— Нет лучшего способа изучить горы, чем ползать на четвереньках и ковырять лед и скалы в поисках ответов. Если бы достаточно было просто сидеть в кресле да попивать чаек, я не покинул бы острова. Но мне очень хотелось собственноручно проверить гипотезы, накопившиеся за целую жизнь… Но ты-то как, дружок? Я волновался за тебя. Ты ведь не сразу привык к разреженному воздуху и местному рельефу, особенно твои кишки. Но сейчас, кажется, все нормально.

— Ты прав. Мой организм, похоже, притерпелся. Теперь мне не дают спать разве что сами исследования. Или они, или высотная болезнь. Надеюсь, я не слишком пострадал, когда падал. Что мне сейчас меньше всего нужно, так это перелом.

Вдруг Рану охватила тревога.

— Я не умер, нана? Не сломал себе шею?

— Ты жив и целехонек — точно такой же, каким проснулся утром.

— А хлыстовая травма? [61] Повреждение шеи при резких движениях.

— Твоя medulla oblongata [62] Продолговатый мозг (лат.). в полном порядке. Рывок был несильный.

— Тогда почему я говорю с тобой?

— Твоя бабушка умела говорить с призраками, деревьями и почти с любыми формами жизни. Не думаю, что это под силу твоей матери, так же как и мне. Может быть, ясновидение, как диабет, проявляется через поколение.

— Раньше ничего подобного не случалось.

— Здесь самое высокое место, доступное человеку на земле. А ты думал, что такая высота и изоляция никак не затронут твою душу?

— Тогда мне, похоже, несдобровать. Я все время буду видеть призраки индийских и пакистанских солдат.

Его дед рассмеялся.

— И китайских, — добавил он.

— Ох! И они тоже здесь?

— Они везде. Что ты изучаешь, дружок?

— Геодезию. Ось, проходящая через Трансгималайские хребты и Западные Гималаи, в первую очередь Каракорум, наклоняется. Я подозреваю, что центр вращения примерно здесь. Все началось с Музаффарабадского землетрясения в Кашмире, где некоторые пики буквально у нас на глазах выросли футов на восемь-десять. Потом серия толчков в Горкхе — там одни пики опустились, а другие поднялись на высоту до шестнадцати футов. Эти горы на стероидах!

— Так растут горы. Так начали свой рост Гималаи пятьдесят миллионов лет назад.

— Ни одно правительство не разрешит какому-то чокнутому ученому забраться в такую даль только ради того, чтобы изучать процессы формирования гор, даже самые увлекательные. Так что мне пришлось добавить пикантности. Так сказать, щепотку шафрана. — Рана слышит, как усмехается его дед. — Очевидно, что в ближайшую тысячу лет Эверест не останется высочайшей вершиной мира. По наклону оси мы можем предсказать, кто займет его место. Надеюсь, это Канченджанга. Если я сумею доказать, что самый высокий пик будет в Индии, правительство выделит мне столько средств, что хватит на десять лет исследований. — В голосе Раны звенит надежда. — Но для того чтобы какой-нибудь горе вырасти больше Эвереста, ей надо нарушить законы изостазии. При таком допущении невозможно сохранить равновесие земной коры.

— Гималаи — особый случай. Давление сталкивающихся континентов увеличивает их высоту.

— Это правда, нана, однако более высокий пик гравитационно невозможен, даже как особый случай.

— Если только гравитация здесь не слабее.

Рана уже закатил было глаза, но тут вспомнил, что на составленной НАСА карте неоднородностей земной гравитации район над Каракорумом окрашен в синий цвет, соответствующий пониженным значениям силы тяготения, и невольно восхитился дедом.

Чувствуя волнение внука, Гириджа Прасад продолжал:

— Природа ведет себя не так, как ученые. Она не подчиняется научным законам. Будучи наивным молодым человеком, я посмеялся над словами твоей нани на островах, когда у нее подгорел дал с рисом и она обвинила в этом флуктуации земного притяжения. Мне понадобилось не одно десятилетие, чтобы понять: мы живем на разломе и гравитация здесь капризничает.

— Мама говорила мне, что ты далеко опередил свое время.

— Скажу тебе честно: наблюдая за своей женой, я узнал больше, чем из научных журналов. Точно так же, как, изучая острова, узнал многое о горах. Если ты как следует над этим подумаешь, то увидишь связи и параллели, проясняющие самые, казалось бы, несвязанные вещи. Гравитация определяет время, пространство и смертность. Как она может не влиять на наше внутреннее состояние?

— До чего увлекательно! Расскажи мне еще, нана.

— Что ж, твоя нани часто жаловалась, что на островах больше призраков, чем в любом другом известном ей месте, и я гадал почему. Из-за того, что Индийская плита заталкивается под более тяжелую материковую массу, гравитация в районе Андаманских островов подрастает. А это, в свою очередь, притягивает туда все сгустки энергии, включая призраков. Как тебе известно, зоны субдукции отличаются повышенной активностью.

— Тогда почему ты здесь, в опровержение своей собственной теории? — перебил его внук.

— У меня душа ученого. А ученый стремится туда, куда его влекут научные интересы.

Оба рассмеялись.

— Почему ты отыскал меня только теперь?

— Если бы я пришел к тебе раньше, ты бы испугался. А если позже — отверг бы меня как галлюцинацию.

— Ты — мое подсознание, говорящее со мной. Так я думаю.

— Тогда получается, что ты мое сознание?

— Я сам едва в сознании, — улыбнулся Рана. — Иногда мне кажется, будто все это лишь сон. Ледник. Хребты. Тектонические сдвиги. А теперь ты… Иногда мне мерещится, будто лед и ветры пытаются сказать что-то через меня. Будто я просто голос. Выражение. Или отражение, мерцающее за целые световые годы от источника.

— На днях я видел у тебя в руках раковину, — сказал Гириджа Прасад. — Ту, что я подарил твоей матери.

— Да. Она отдала ее мне, еще когда я собирался в Антарктику.

В антарктической изоляции раковина заменяла время. Рана баюкал время в своих ладонях, проводя пальцами по ее коричневым шипикам с белой каемкой. Шум пустоты, льющийся из ее витой чашечки, приносил ему утешение.