Шубханги Сваруп - Широты тягот

Вдруг его сердце сбивается с такта. Аритмия вступает в свои права. После бесчисленных встреч со смертью, после долгих десятилетий ее призывания — значит, так все и закончится? Смутным чувством прибытия? По его жилам разбегается древний восторженный трепет.

Давным-давно бабка Таши Йеше предупреждала его родителей, что их мальчишка непоседлив. Его душа попытается убежать из копчика на поиски пропавшего хвоста. С тех пор минуло восемь десятилетий. И теперь, когда роковой миг настал, по всему телу Апо пробегает странное ощущение, словно его душа испаряется из всех сморщенных пор и мертвых волосяных луковиц. Притупившиеся чувства, гаснущее сознание, цвета и воспоминания утекают в туман.

Она тоже поддалась ему без звука. Ее тяжелое дыхание и медленная походка, ее тихонько позвякивающие сережки и браслеты, фиолетовый цвет ее кафтана и нервные черты ее лица — все пропало в тумане.

Очнувшись, он видит ее в тот момент, когда она протягивает руку к его трости.

— Я встретила чимо, — говорит она, опираясь на палку. — Предложила ему абрикосов и миндаля.

— Ты не поверила мне? — Апо оскорблен. — Думала, я тебе сказки рассказываю?

Газала краснеет. Она боится, что ее радость выдаст больше, чем ей хотелось бы.

Его первый восторг быстро сменяется глубокой обидой, взлелеянной в тиши скал, фантомном шуме волн и сердечных трещинах.

— Ты даже не попрощалась, — говорит он. Год разлуки заметно размягчил его голос.

— Кто мы такие, чтобы сомневаться в Его мудрости? — спрашивает она.

Апо разочаровался в Боге во время войны, когда перерезал другу горло, чтобы он мог умереть с достоинством. Его командир тогда ушел вперед, не в силах смотреть на муки раненого.

— Я не верю в Его мудрость.

— Это от меня не зависело.

— Что — это?

— Расставание от нас не зависит. Но этот момент — да. Этот момент — доказательство сострадания Аллаха.

— А как насчет твоего собственного?

— О Саки, налей мне яду в бокал, — читая стихи по памяти, Газала улыбается, — и я проглочу его с радостью. В смерти больше почета, чем в сострадании и жалости любимой. Все, что нужно моим иссохшим устам, — это капля небесной любви.

Апо стал совсем хрупким. Дальше сада у дома он уже не ходит. Теперь очередь Газалы навещать его, и она не пропускает ни одного дня. Она дает ему лекарства и помогает делать все необходимое, поскольку Айра вышла замуж и переехала.

Внук Газалы присоединяется к ним во время послеобеденных трапез. Ему доводилось видеть, как более молодые и физически крепкие отступаются от своих желаний по гораздо менее существенным причинам, а иногда и вообще без всяких причин. Общество его бабушки и Апо — хорошее противоядие от досрочного уныния.

— Деревенские сняли весь урожай, — говорит внук ей как-то утром, когда она наливает ему чаю. — А владельцы тех полей, где еще что-то растет, не хотят пользоваться нашей машиной.

Она знала, что этот момент наступит. Разве можно было от него уберечься?

— Я оставлю тебе все сигареты, — добавляет он.

— Но это ничейная земля, — пугается она. — Как здесь жить? Сюда даже почтальон не ходит.

— Тебе что, очень нужны новости?

— А где я буду брать ром?

Внук смеется.

— Тебе вроде бы понравился местный чанг. Ты прикончила всю бутылку, которую Апо мне подарил.

Она хихикает.

— Но как же ты? — спрашивает она, понемногу осознавая все значение его слов. — Я ведь тебя чуть ли не с ладони кормлю. А если тебя утром не разбудить, ты проспишь до полудня.

— Я повзрослею.

— Что скажет твой отец? И другие мои сыновья и дочери?

— Скажут всем, что ты умерла. Пооплакивают тебя месяц-другой. А потом будут жить дальше. Но если ты сейчас уедешь со мной, будешь ли ты сама жить дальше?

Газала молчит. Зимы здесь суровые — хуже, чем в Кашмире, хуже, чем в любом другом уголке Ладакха. Не поздно ли в восемьдесят четыре года привыкать к таким крайностям? Но тут она вспоминает, что сказал Апо, когда она встретилась с ним в саду.

Он думал, что умирает. Сердце его давало перебои в предчувствии конца. А потом он увидел ее, и причина жить вернулась.

* * *

Газала не знает, что ее разбудило. Комнату наполняет искусственная тишина. Муж не храпит, и она тянется проверить пульс. Жив, альхамдулиллях [64] Хвала Аллаху (араб.). .

В эти зимние ночи самая теплая комната в доме отдана новобрачным. Бухари [65] Кашмирская железная печка. полна угля, пол и стены выстланы коврами, есть и грелки с горячей водой — подарок от индийской армии.

Дети Апо настояли на их браке: нельзя же подавать другим дурной пример! Давным-давно, когда он только пришел сюда, деревенские не хотели, чтобы он остался. “А теперь, когда я не вылезаю из постели, вы заставляете меня жениться!” — возмущался он. Убедить Газалу оказалось еще сложней. Жить с таким человеком трудно. Труднее, чем зимовать в пустыне.

В минуты сознания между фрагментами сна звуки возвращаются. Кто-то едва слышно зовет на помощь.

— Слышишь? — шепчет она в его хорошее ухо.

— Тебя? Да, слышу.

— Нет, не меня. Ягненок жалуется.

— Ягнята блеют. Собаки лают. Птицы щебечут. Я храплю, — говорит он. — Это закон природы.

— Что ягненок делает один на морозе? Может, потерялся?

— Газала, не давай ветру себя обманывать. Демоны притворяются невинными жертвами, чтобы выманивать женщин и утаскивать к себе.

— Я волнуюсь за этого малыша.

— А за меня? Я могу помереть к утру.

— Зачем ты все время говоришь о смерти? Обещал ведь, что не будешь.

Если бы на ее месте был один из внуков, Апо перевернулся бы на другой бок и захрапел снова.

— Подними меня, — говорит он вместо этого. — И дай мне мою палку.

— А если ты поскользнешься? Или простудишься? Снег идет уже три дня, — отвечает она.

— Сначала ты будишь меня своими глупостями. Потом говоришь, чтобы я спал дальше. И что старику делать? О смерти мне говорить нельзя. Тогда зачем ты запрещаешь мне жить?

Ночь снаружи — фантом, плод воображения снега. Стоя вдвоем на пороге, они забывают, ради чего они здесь. В облике снежинок на землю сыплются миллионы возможностей — наискосок, кружась.

Газала выходит из дома. Она бредет сквозь белую амнезию, не оставляя следов. Под светом звезд даже один шаг — тяжкое бремя. Она переносится в детство, когда выбегала на двор в снегопад и танцевала там, к вящему недовольству родителей. Ее пошатывает ветром.

Вдруг она замирает на месте. Это не только прошлое. Оно предшествует ее рождению. Это время, когда дух и ландшафт были едины. Когда тропические ливни мягко ложились наземь снегом, а пустыни принимали облик пыльных смерчей на лунной поверхности. Когда океаны спали в вулканических кратерах маленькими озерцами, убаюканные сказками ветра. Когда свобода не была гнетом, а любовь не ставилась под сомнение. Ибо они суть одно и то же.