Шубханги Сваруп - Широты тягот

— На создание каждого витка ушли миллионы лет, — сказал Гириджа Прасад. — Это раковина из эпохи эоцена, когда началось столкновение.

Ране вспомнились страницы книги из его детства.

В этой книге была целая глава об окаменелостях эоцена, найденных на раскопках где-то в Европе. Сотни форм жизни соблазнились теплом вулканического озера и погибли от ядовитых газов, поднимавшихся из его глубин. Большеглазый примат, беременная карликовая лошадь, предки удодов и колибри, жуки, чьи металлические цвета и крылья остались нетронутыми. Даже порхающая лягушка. Его, подростка, тогда особенно заинтересовали девять пар черепах, законсервированных в момент соития. Вулканическое озеро на тетийских берегах было Помпеями эоцена.

Мысленно перелистывая эти страницы, Рана обнаружил в них кое-что новое. Он увидел останки неосуществленной любви, следы прерванных миграций, отметины неудавшейся эволюции и, теперь, — эпоху, плененную в раковине.

Он увидел себя.

Когда Рана очнулся, его дед исчез. А сам он рывками двигался вверх — его бесцеремонно вытягивали под отсчет солдатского баритона.

— До новой встречи! — крикнул он во тьму.

Едва Рана успевает попотчевать химическими удобрениями и водой все саженцы в теплице под названием “Проект Кальпаврикша”, как пустые небеса затягивает снежная мгла. Ему ничего не остается, кроме как пережидать буран. От нечего делать он принимается поправлять шарнирные солнечные лампы. [63] Кальпаврикша — волшебное дерево желаний в индуизме.

Один из четырех саженцев погиб, два находятся в критическом состоянии. Саженцы повторяют судьбу ученых, думает Рана и усмехается. В отсутствие компании он стал получать удовольствие от своих собственных шуток.

Растопив на переносной плитке немного снега, он готовит себе чашку горячего шоколада и съедает на ланч энергетический батончик. Потом пробует уснуть — а вдруг получится? Но ничего не выходит. Повертевшись и покрутившись, как обломок доски в штормовом море, он достает кубик Рубика. Но высота убивает концентрацию. Тогда Рана обращается к растениям с речью.

— Дорогие участники проекта! — говорит он. — Позвольте выразить надежду на то, что все вы уцелеете. От этого зависит будущее нашей страны. Сам премьер-министр интересуется вашим благополучием. Да, важен каждый из вас, а не только туласи! — заверяет он их.

Перед туласи преклоняются в каждой индуистской семье: если верить тому, что говорят баба́, это растение может вылечить больное горло, поднять иммунитет, улучшить кровообращение и даже исцелить гомосексуальность.

После Марса ледники — самое негостеприимное место для флоры. Если эксперименты окажутся успешными, индийское правительство сможет претендовать на владение ледниками, опираясь на положение ООН о спорных территориях. В одном из его параграфов говорится, что застолбить за собой участок земли имеет право тот, кто первым его культивирует.

Буран крепчает. Рана усаживается поудобнее и начинает петь саженцам старые болливудские песенки. Там, где не помнит слов, насвистывает. Так проходит шесть часов, и конца этому не видно. Превратив в барабан пустую банку из-под удобрения, он добавляет ритм.

Через некоторое время его слуха достигает второй голос, словно кто-то подпевает ему. Сначала Рана списывает это на ветер. Но звуки не утихают, и тогда он принимается хаотически менять темп — поет то быстрее, то медленнее. Его озадачивает, что голос упорно держится с ним вровень. Это отчетливый баритон, чем-то напоминающий монгольское горловое пение.

Рана тихонько крадется по теплице. Залезает на полку, чтобы выглянуть сквозь прозрачную крышу. И вздрагивает, увидев прямо перед собой громадный темный силуэт, припорошенный снегом. Их разделяет только хлипкая пластиковая стена. Рану окатывает ужасом при мысли, что метель пробудила пакистанского солдата и он явился сюда — один из тех загорелых волосатых пуштунов шестифутового роста, что живут в северо-западном приграничье. А может, отдаленный потомок Чингисхана, если судить по горловому пению.

Внезапно тень снаружи поднимает взгляд. На Рану смотрят желтые глаза, будто прожигающие снежную пелену.

Когда Рану находят военные, у него жар и он бредит. Он провел в теплице почти пятьдесят часов кряду. Вызывают вертолет и отправляют его в базовый лагерь на поправку. Оказывается, организм геолога серьезно истощен и обезвожен. Все, что ему нужно, — это отдых и свежеприготовленная еда вместо консервов.

Офицер Раза, командующий группой ученых, советует Ране вернуться домой. Не каждому удается перенести здешнюю зиму, а нынешняя явно намерена побить все рекорды. Последний буран уже забрал три жизни. А жизнь ученого, шутит офицер, в тысячу раз ценней жизни армейца. Потому что армейцев на Кширсагарском ледниковом комплексе сейчас больше тысячи, а ученый — только один.

— Возвращайся весной, — предлагает он. — Обещаю тебе — здесь по-прежнему будет холод, тектоническая нестабильность и военный ад.

Рана колеблется.

— Знаешь, в каком состоянии мы тебя нашли? — спрашивает Раза. — Ты плакал. “Почему ты плачешь?” — спросил я. “Это слезы счастья”, — ответил ты. Я хотел, чтобы ты оставался в сознании, пока мы везем тебя сюда, поэтому спросил: “И почему же ты так счастлив?” Но ты продолжал плакать. Ты чуть не заснул, и мне пришлось снова тебя растормошить. “Почему ты так счастлив, Рана? Давай, поделись счастьем с друзьями”. И тогда ты сказал то, прекраснее чего я в жизни не слышал. “Это любовь, — сказал ты. — Лица меняются. Иногда можно не узнать того, кто по-настоящему дорог, потому что лица сбивают с толку. Но любовь есть любовь. Пока ты ее чувствуешь, пока ты отдаешь ее и принимаешь, этого достаточно. Сила любви связывает тебя со всем и вся”.

По обветренным щекам Раны снова текут слезы. Это единственное, что он помнит из своей горячки. Блаженство. И слезы, которые ему сопутствовали.

Глупо снова лезть на рожон, после того как столько раз был на волосок от гибели, говорит ему по телефону сестра. Но Ране нужно еще время. Нужно больше геологических данных, чтобы собрать железные аргументы за демилитаризацию, спорит он с недовольными голосами у себя в голове. Он даже со своим наной толком не попрощался.

И как насчет таинственного гостя, от встречи с которым его кинуло в жар?

* * *

Для июньского утра туман непривычно густ. Муссоны принесли с собой череду наводнений и бурь. Деревне, спрятавшейся в тени Каракорума, достается только туман. Все стало призрачным — сбившиеся в кучки дома и кривые ограды, колышущиеся поля гречихи, деревья в садах… Инд тоже обратился в реку ревущего тумана.

Апо сидит в саду. Здесь, под сенью ореха, для него всегда наготове удобный стул. Трость он прислонил к стулу. Внешний мир похож на зародыш внутреннего. В восемьдесят восемь все дается с трудом: пригвоздить к месту мысль, сфокусировать взгляд, выговорить слово.