Алиса Ханцис - Аквариум

Семь листков календаря, скрывавших день игры, Мик срывал так, будто это были семь покрывал. Восьмой упал увядшим листом, покорно и тихо, и долго лежал на полу, чуть шевеля краями от сквозняка, будто еще дышал. Листок казался бескровным, как Ивино лицо.

Прошло уже два дня после сеанса, а кассета все еще лежала в остывшей видеокамере с погасшим глазом. Мик тоже лежал, подтянув к груди колени. Кто-то ходил за дверью спальни; Ми говорила кому-то по телефону: «Езжай к нему, детка. Еще можно успеть». Нога болела, и ему чудилось, что он маленький и у него температура. Но кровать под ним родительская, а это значит, что ему семнадцать. За окном бушует гроза, на душе холодно и пусто. А еще ему страшно. Он слышит жаркое дыхание за спиной и боится его, но зажать уши он тоже боится. А больше всего он боится повернуться к ним лицом.

— Как вы считаете, художник-аниматор должен оставаться в душе немного ребенком?

— Нет. В этом виде искусства нет ничего специфически детского — как нет его в живописи или в музыке. Это просто аберрация восприятия. Но кое-что их все-таки роднит: в детстве мы чаще всего испытываем чувство неограниченной свободы. Чувство полета. Именно анимация дает художнику такую свободу. Живопись статична, литература одномерна. Дальше можете продолжить сами.

Дубликат ключа от своей квартиры Тео вручил ей спустя неделю после выписки из больницы. Мало ли, сказал он, меня снова увезут, а тут собака. Тина тогда подумала, неужели брат наконец-то повзрослел. Она открыла дверь и едва ли не с порога почувствовала в воздухе что-то непривычное. Повесила куртку на вешалку, рядом с аккуратно свернутым поводком; прошла на кухню поставить чайник. В раковине было очень мало грязной посуды; в холодильнике, напротив, обнаружилась какая-то еда, хоть и сомнительного свойства. Тина провела пальцем по подоконнику, оставив в пыли нежную дорожку, пушистую по краям. Кое-что в этом доме оставалось неизменным. Стоя спиной к двери, она услышала, что брат вошел в сопровождении собаки. Она обернулась. Тео выглядел так, будто только что встал, хотя часы в ее мобильном показывали без пяти три.

— Ты б хоть оделся, — заметила она, — холодно.

— Мне тепло, — ответил он.

Поддернув штанину, он уселся на контрабасовый стул, выкрученный на максимальную высоту: обычных стульев в доме не было. Он молчал, пока Тина разливала чай; приняв у нее стакан, кивнул и с наслаждением обхватил его ладонями. Руки у него были будто потрескавшаяся земля.

— Что там со съемкой, получилось что-нибудь? — спросила Тина, чтобы нарушить тишину.

Он даже не сразу понял, о чем речь, хотя дело было позавчера.

— А, это. Не знаю, я не смотрел. Мне некогда.

— Ну вы хотя бы исходник ей покажите, если монтировать не будете. Ей ведь хочется, неужели ты не понимаешь? К тому же права у нее.

— Да мне пофиг на права, — сказал Тео, вдруг повеселев. — Ты же знаешь, я вообще против копирайта. Будь моя воля — я бы всё выложил бесплатно в интернет. Вот запишу что-нибудь один и выложу. Для прецедента.

— А жить на что будешь?

— Так я же не против денег. Но это должно быть добровольным: кто захочет, кинет в шляпу монетку, кто нет — я не в обиде. С голоду помереть не дадут. Вот ты бы разве не помогла своей Нине, если что?

— Ты ушел от ответа, — напомнила Тина. — Вы кассету девушке собираетесь показывать?

— А это не моё дело, — ответил Тео все так же беззаботно. — Я права Мику подарил на день рождения. Я Мастер игры, что хочу, то и делаю. А он может потом всё красиво смонтировать и подарить ей. На свадьбу, например.

Тина вздрогнула, будто по ее ноге проползла змея.

— Тебе не стыдно?

Он посмотрел на нее с вызовом. Она не выдержала и отвела взгляд.

— В последний раз мне было стыдно — дай вспомнить — в седьмом классе.

Тина была девочкой, но даже она знала, что бить под дых — это не по правилам. Про подвал Тео рассказал ей в тот день, когда уехал поступать в консерваторию. Не ходи туда, добавил он. Ты теперь большая. Ей было тринадцать. Когда брат уехал, она заперлась в ванной и долго плакала. Мику и родителям она ничего не сказала.

— Можешь с ним сама поговорить, — продолжал Тео уже будничным тоном. — Он не злыдень. Дадите ей запись, когда придет на следующий сеанс.

— Что значит «следующий»? Вы опять с ней играете?

— Ну а почему бы и нет, если ей нравится?

— Да не в ней дело! Ты на своего брата посмотри! Ты понимаешь, что ему доза нужна? Он же будет теперь ею ширяться, пока не окосеет. Он же чокнутый.

Тина вскочила и сжала кулаки. Тео поставил стакан, поднялся и навис над ней, хотя был почти одного с ней роста.

— Мы все чокнутые, — сказал он спокойно. — И ты тоже.

Она не могла больше смотреть ему в лицо и опустила глаза. Видеть его гладкую, юную, мерно вздымавшуюся грудь было совсем невыносимо.

— Тео, — тихо сказала она, — уйди, пожалуйста.

Вопреки ожиданиям, он без звука повиновался. Уже в дверях кухни обернулся и сказал:

— Я уйду, но недалеко. Я, чтоб ты знала, немножко у себя дома.

Тина сложила посуду в раковину и повернула кран. Вода потекла с каким-то потусторонним, льдистым перезвоном, и она не сразу поняла, что звук доносится со стороны комнаты. Тина закрыла воду. Тео играл на рояле.

Это был еще один запрещенный прием, и она тут же отказалась от борьбы, безоговорочно признав поражение. Она так давно не слышала, как он играет. Тина вошла в комнату и прислонилась к косяку. Брат сидел в профиль к ней. Контровый свет от окна скрадывал детали, и она не видела больше его выступающих ребер, а видела лишь легкую склоненную голову и движения рук. Левая, скрытая от глаз, играла мелодию — короткими нотами, будто тыкала кисточкой, рисуя в стиле пуантилизма. Правая сновала вверх и вниз, наполняя воздух сияющими каплями. Ей почудился фонтан и радуга над этим фонтаном, и в груди заныло от боли, хотя радуга должна была означать, что гроза позади. Было холодно, капли застывали в воздухе и, остекленев, рассыпались по полу. Тео сыграл глиссандо — нежно провел по клавишам тыльной стороной пальцев, словно гладил собаку; потом еще раз, и еще. Тине захотелось плакать.

— Сен-Санс, — объявил брат, положив руки на колени. — «Аквариум», седьмая часть из «Карнавала животных». Хочу взять для сеанса. Она, конечно, затасканная, как портовая шлюха…

— Это очень хорошая музыка, — сказала Тина. — И она не виновата, что ее затаскали.

— Да, — согласился Тео. — Ладно, времени уже много. Давай работать.

Она разложила на тусклом зеркале крышки распечатанные кадры из мультиков, которые делала по рассказам Нины. Тео просил хотя бы один кусочек видео, хоть десять секунд, чтобы понять динамику. Да ты знаешь, что такое десять секунд перекладочной техники в пластилине, да еще с кучей эффектов, возмущалась Тина. Она работала сразу над несколькими вещами, потому что хотела охватить их все — сгрести в охапку, как выводок теплых щенков, и тискать их, и целовать. Брату она не могла этого объяснить: женщины чувствуют иначе. Вот Нина поняла бы ее, но так неловко было лезть к совершенно чужому человеку со своей любовью. Сделать хотя бы один мультик и показать ей — это казалось Тине правильным. А если Тео напишет саундтрек, как обещал, было бы вообще супер. Жаль, что они не додумались до этого раньше.