Алиса Ханцис - Аквариум

К моменту окончания колледжа я побывал в пятнадцати городах Европы с подземной жизнью разной насыщенности. По небольшим странам было удобно передвигаться автостопом, успевая осмотреть несколько городов за одни каникулы. Мне постоянно не хватало средств, от родителей я ничего не ждал, поскольку разругался с ними, и Джейн меня здорово выручала. Она часто одалживала мне денег, а потом даже взялась подкармливать и в конце концов переехала ко мне жить. Я был не против.

К тому времени я уже собирал билеты всех метрополитенов, где бывал, и хранил их в специальном альбоме. На стену я повесил карту мира и отмечал на ней свои маршруты. Меня пустила в свои фантастические недра Москва с ее подземными мраморными дворцами, от которых захватывало дух. Я получил наглядный урок политической географии, сравнив метро Восточного и Западного Берлина, и посетил «самую длинную картинную галерею в мире» — прорубленные в скалах и расписанные художниками станции Стокгольма. Я был молод, одержим страстью и чувствовал, что моя жизнь наполнена особым смыслом. Знакомые к этому моменту переженились и утонули в бытовой рутине, а я был свободен. Заключение брака спустя пару лет не сковало меня: это была простая формальность — почему бы и нет, раз все равно живем вместе.

Вы чем-то обеспокоены? Ах да, поезд… Ничего, они иногда опаздывают — здесь, правда, куда реже, чем в Лондоне, где вечно что-то ремонтируют. А в Париже работники подземки любят бастовать. Не волнуйтесь, посидим еще. Я продолжу рассказ, если вы не против.

В семьдесят шестом году я впервые попал на североамериканский континент. Это было давней мечтой. Я спускался в грохочущую преисподнюю в Нью-Йорке, дегустировал новенький сабвей в белоснежном Вашингтоне и любовался декоративным убранством метро в Монреале и Бостоне. Всего за несколько центов я получал пропуск в подземные лабиринты гигантского Мехико, из которых меня затем выводили картинки-символы — по ним узнают названия станций неграмотные.

После этой поездки я попал на страницы журнала о путешествиях — меня разыскал какой-то дотошный журналист, чтобы взять интервью. Публикация произвела впечатление на всех знакомых, даже на Джейн, которая все чаще выражала недовольство моими поездками, хотя раньше вроде как поддерживала. Но финансово я от нее уже не зависел, а свобода была дороже.

Постепенно покорив Северную Америку, я отправился в Южную, которая, впрочем, не порадовала меня разнообразием — впечатлил лишь Буэнос-Айрес с его фресками на исторические темы, тогда как Сантьяго и Сан-Пауло были слишком юны и безлики. Тем временем во всем мире постоянно строилось новое метро, и я должен был успеть везде. Это было уже делом чести. Когда я исследовал недра Азии, мной заинтересовались телевизионщики и сделали передачу. Вы сами, наверное, из Японии? Я так и подумал. Из Осаки? Конечно, я там был. У меня в коллекции даже есть буклетик про ваше метро со схемой линий, стилизованных под иероглиф, — очень оригинально. Так вы, возможно, даже видели ту передачу обо мне. Я стал знаменитостью, хотя Джейн почему-то не выразила восторга и вскоре вообще ушла от меня, забрав обоих детей. Честно говоря, никогда не понимал женщин.

А сейчас я здесь, в Австралии. Только к пенсии удалось выбраться в этот уголок света. Я, правда, долго проболел, еще в Англии. И сейчас врачи не рекомендуют особо летать. Решил пока осесть тут, снял домик рядом со станцией Клифтон Хилл. Метро здесь, правда, наземное, но в этом есть своя прелесть. А подлечусь — поеду по стране, посмотрю другие города. На мою долю чудес еще хватит, не вся карта мира исписана моими маршрутами. Знаете, как это здорово, когда впереди что-то есть.

Вот и ваш поезд. А я еще посижу тут, мне спешить некуда. Раньше дома ждала кошка, да и та умерла на днях. Ну, счастливого пути.

Свет дважды мигнул и погас. Из темноты выплыла массивная фигура, поймала отблеск из окна значком на форменной фуражке и провозгласила:

— Ваш билет, пожалуйста!

Сморщившийся на самом дне моего кармашка, билет дразняще шуршал, словно был заодно с циклопоподобным контролером, который, пыхтя, буравил меня лучом света из звездочки на лбу. Хотя мне тут же пришла в голову другая идея: возможно, этот бренный кусок бумажки просто знает, что его ждет, и надеется избежать судьбы?

— У вас есть билет? — вновь воззвал циклоп с нехорошими модуляциями в голосе.

Неуклюжие пальцы наконец-то ухватили спасательный квадратик. Хищно лязгнули стальные челюсти компостера, и утративший невинность билет вернулся ко мне.

Плафон на потолке задрожал розовым и вновь вспыхнул. Я поднесла билет к глазам и посмотрела в маленькое круглое окошко на удаляющуюся тяжелой поступью спину контролера.

***

Самая безликая и бесцветная из всех существующих теней деликатно легла на тетрадь, сделав страницы серыми.

— Морин, милая, — прошелестел мистер Тенсли, — то, что ты написала, довольно неплохо, но я должен обратить твое внимание на…

Морин — двадцать лет, гладко зачесанные назад волосы цвета карамели, ясное лицо и изящные очки в форме крыльев бабочки — перестала дирижировать в воздухе авторучкой. Полсекунды назад она безуспешно складывала анаграммы из имени любимого человека, чья светлая голова была достойна венка сонетов, и уж точно не тех анемичных цветов, которые вырастали в классе мистера Тенсли.

— Вот здесь, — продолжал он, — и здесь… Конечно, метафоры — это прекрасно, но мне все же представляется излишним подобное нагнетание атмосферы. Сравнение компостера с пастью животного выглядит нарочитым и, по большому счету, ничего не дает читателю, как и излишняя, кхм, натуралистичность…

Распластав тетрадь на столе, мистер Тенсли водил по странице старомодной перьевой ручкой с красными чернилами, подчеркивая то тут, то там.

— И эти постмодернистские приемы, Морин…

Можно было бы сказать, что мистер Тенсли использует слово «постмодернистский» как ругательство, подумала Морин, не будь он таким стерильно-вежливым.

Склонив голову, девушка смотрела, как зажатая в белых пальцах ручка рвет острым пером вены ее рассказа, обескровливая его.

Алая капля упала на страницу и расползлась безобразной кляксой.

— Прошу прощения, — сконфуженно забормотал мистер Тенсли, доставая носовой платок и обтирая им перо. Пальцы его тоже стали красными.

— Вы думаете, что вы врач, — услышала свой голос Морин, — что вы вырезаете раковые опухоли из наших сочинений. А вы всего-навсего мясник.

В отличие от забрызганной красным тетрадки, белое и гладкое, словно отутюженное, лицо мистера Тенсли не обрело ни кровинки. Безупречная линия безгубого рта не изменилась, а в эмалевых глазах застыло выражение скорбной решимости.