Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– Да, – ответила та задумчиво, – все это верно, как верно то, что пассивное желание сеет чуму. Но иногда я думаю, что мне не хватит сил довести все до конца.

– Мы что-нибудь придумаем! Не бывает такого, чтоб не нашлось выхода.

Она почувствовала, что выглядит немного глупо с этой своей горячностью, но Ванесса вдруг протянула руку и стиснула ее кисть. Подушечки пальцев у нее были неожиданно жесткими, будто бы в мозолях – должно быть, из-за работы в мастерской – и у Делии сжалось сердце от нежности.

– Вы не замерзли? – в дверях показалась Фрэнки. – Паскаль уже уходит. Он может нас проводить, если соберемся сейчас.

– Как кстати! – обрадовалась Делия. – Пойдемте?

Несмотря на все свои подвиги, она опасалась темных переулков. В тот единственный раз, когда она поздно вернулась домой от Фрэнки, Агата страшно рассердилась: ведь после захода солнца в городе творится Бог знает что! Толпы пьяниц и хулиганов – это в лучшем случае; в худшем же… нет, даже думать об этом не хочется.

Вчетвером они дошли до центрального вокзала: Фрэнки заявила, что никуда не торопится и с удовольствием подышит воздухом перед сном. Все были возбуждены, болтали, не переставая, и долго прощались у высокого арочного входа, над которым висели десять циферблатов, показывающих, когда отходят поезда. Ванесса уехала первой, помахав ей в окно. Еще через четверть часа прибыл состав до Сэндринхема. Заняв место в вагоне второго класса, Делия принялась перебирать события этого дня, чтобы насладиться ими еще раз. Как это здорово – иметь друзей! В Лонсестоне у нее не было ни единой близкой души, если не считать Агаты. Гости к ним приходили редко, а сама она почти никуда не выбиралась, кроме городских праздников и благотворительных базаров. Хотела вступить в какой-нибудь спортивный клуб – играть в теннис или в хоккей на траве – но отец считал, что женщина должна накапливать энергию, а не расходовать ее.

От станции до дома было совсем недалеко, но она так боялась пустынных улиц, что всю дорогу почти бежала. Перед самой дверью остановилась, тщательно оправила одежду и лишь после этого, волнуясь, вставила ключ в замок.

Агата сидела в гостиной за шитьем. Увидев Делию, она медленным, каким-то обреченным движением отложила свою работу и встала. Лицо ее было непроницаемо, руки молчали.

«Я вернулась, как обещала. Еще совсем не поздно. Что случилось?»

«Где ты была?»

«Я говорила… Меня пригласили в гости в Кэмбервелл».

«Как их фамилия?»

Этого вопроса Делия не ожидала и, смешавшись, выхватила из памяти первое, что отыскала там:

«Паттерсоны».

Карие глаза смотрели в упор, тяжело, неверяще.

«Я говорила с Тави. Она созналась, что ты брала ее с собой в город и оставляла там с чужими людьми, а сама уходила».

Внутренне содрогнувшись, она сумела все же овладеть собой.

«Я только хотела встретиться с друзьями! Прости, что я скрывала от тебя…»

«Перестань лгать! Тебя несколько раз видели на бульваре вместе с мужчиной!»

Рука замерла в воздухе, словно занесенная для пощечины. Делия сжалась, чувствуя, как остатки решимости покидают ее. Агата порывисто развернулась, схватила что-то со стола и сунула ей в лицо. Кулак раскрылся; на ладони лежала запонка, подаренная художницей.

«Я нашла это под кроватью!»

С ужасом, медленно поднимающимся из глубины, Делия вспомнила, что, одеваясь сегодня, смахнула с подзеркальника шкатулку и, видно, в спешке не всё собрала с пола. Она хотела было объяснить, но, взглянув на сестру, обмерла: огромные глаза, которые оставались сухими даже в самые трудные минуты жизни, были до краев налиты слезами.

«Я предупреждала, – руки не слушались ее, она то и дело прижимала ладонь ко рту, силясь не выпустить наружу рыданий, – столько раз предупреждала тебя, что это не доведет до добра. Чтобы ты держалась подальше от Вейров. Как теперь быть? Как жить дальше?»

Причем здесь Вейры? – мучительно билось в висках. Причем здесь… и вдруг пронзило дикой, невозможной догадкой: монограмма на запонке! Золотая эмалевая буква «Джи». Да неужто Агата решила… Господи, какой стыд!

«Это все неправда! Как ты могла такое подумать обо мне?»

Она уже и сама чуть не плакала и с болью в сердце хватала сестру за руки, надеясь, что сейчас все образуется, и завтра она забудет это, как страшный сон. Но Агатино лицо вновь отвердело, и жесты стали точными и безжалостными.

«Хватит. Ничего не желаю больше знать».

Она аккуратно свернула свое шитье, окинула взглядом комнату – убедиться, что все находится в безукоризненном порядке – и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, обернулась и добавила:

«Ты едешь домой. Завтра же я куплю билет на пароход».

Немые слова прогремели набатом в опустевшей гостиной. Качнулся под ногами пол, будто она уже была на корабле, и пришлось сесть на диван. Но ведь это немыслимо – уехать. Это по сути значит – умереть. В двадцать лет закончить жизнь. Она думала об этом не с ужасом – с изумлением, словно речь шла не о ней. Это кого-то другого можно отправить в Лонсестон, где в глухих комнатах тонут крики, поглощаемые обивкой на стенах. Стены там обиты тканью, как в сумасшедшем доме. Ведь это, на самом деле, и есть сумасшедший дом, в котором сажают за стол черный сюртук и где повсюду развешаны венки из розмарина.

Завтра Агата купит ей билет на пароход, сложит чемоданы, и тогда… Господи, ведь это в самом деле случится! К чему обманывать себя? «Не бывает безвыходных положений». Неужели она сказала это Ванессе всего час назад? Безвыходных… К горлу подступила тошнота, и ловушка – самый ужасный ее кошмар – стала надвигаться со всех сторон. Сейчас погаснет свет, и наступит спасительное забытье. Она откинулась на спинку дивана и уже приготовилась падать, как кто-то закричал ей: «Борись, борись!» Ведь смогла же – выйти на люди в мужском платье, увидеть Хлою… Ветер в парусах… Надо что-то сделать, сию минуту. Для начала встать; ноги дрожат, но это ничего. Пройти в свою комнату. Коридор темен и тих, Агата заперлась у себя. Прикрыть тихонько дверь, чтобы не разбудить Тави; зажечь лампу, прикрутив насколько можно. И… что дальше? Что бы сделал Адриан? Наверняка ему в жизни приходилось преодолевать трудности. Думай же, думай!

Друзья. Как она могла забыть? Их много, все вместе они что-нибудь придумают. «Лунгана» ходит из Мельбурна по понедельникам, средам и пятницам. Сегодня понедельник. Время есть.

Она осторожно, стараясь не шуметь, опустила крышку секретера и пошарила в поисках тетради для писем. Так и есть: внутри еще осталась пара почтовых марок и чистые открытки из тех, что она любила посылать родным. Она неизменно выбирала виды Мельбурна. Приятно было выводить послания на их обороте и приписывать в конце: «Это Выставка, там замечательный аквариум», или: «А это Австралийский дом – самое высокое здание в Империи». Но сейчас выбирать было бы смешно, и Делия вытянула первую попавшуюся открытку. Торопливо вписала адрес Фрэнки – будет надежней обратиться к ней, а не к Ванессе: мало ли, в чьи руки попадает у них почта. Покончив с адресом, она хотела задуматься, как получше оформить просьбу, но рука сама вывела то, что было правдивей и точнее любых объяснений. «Я гибну, – написала она. – Помогите».