Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– Ты не можешь уйти, – сказал он твердо. – Во всяком случае, сейчас.

Ванесса нахмурилась, удивленно и недоверчиво.

– Но ведь ты поддержал меня! Тогда, за столом…

– Поддержал, потому что считаю, что женщина вольна писать картины, если ей хочется. Но почему ты думаешь только о себе? Мы платили за твое обучение не для того, чтобы ты бросила работу через год! Черт возьми, Несса, тебе ли жаловаться? Чего ты хочешь – еще славы? Ты и так без пяти минут лучший эмальер в Австралии.

– Да причем здесь слава? – она выглядела растерянной. – Я хочу выразить то, что у меня внутри, свои мысли и чувства. Мне тесно в рамках…

Она хотела сказать что-то еще, но оборвала себя. Оперлась локтем о стол, потерла висок и добавила тихо:

– Мама бы меня поняла.

– Мама, – возразил он с нажимом, – пожертвовала всем ради семьи.

Подошла курносая официантка с двумя тарелками супа, и в разговоре естественным образом наступил перерыв. Это было кстати: еще чуть-чуть – и он бы помянул «Психопатию», после чего все скатилось бы в обиды и перепалки. А сейчас главное – не выяснить отношения, а удержать Ванессу за верстаком. Но как это сделать? Будь на ее месте кто-то другой, он не стеснялся бы в средствах; но ее, сестру, шантажировать и запугивать, даже зная все слабые места… Он отбросил эту мысль с отвращением, точно паука стряхнул.

– Не ожидал, что ты так со мной поступишь, – сказал он сухо. – Я столько прикрывал тебя, столько плел небылиц, чтобы объяснить твои отлучки. Это свинство, Несса, по-другому не скажешь.

– В детстве ты больше помогал мне, но не попрекал этой помощью.

По ее голосу Джеффри понял: она дрогнула. Да, подумал он, не поднимая глаз; это правда. У него не возникало и мысли встать на другую сторону, если она с кем-то спорила. Если Боб ненароком обижал ее своей добродушной слоновьей неуклюжестью, это был лишний повод сцепиться с ним. А когда, шестилетней, она попала в мастерскую и тайком набила карманы драгоценными камнями, он ни слова никому не сказал, а вместо этого улизнул с ней на улицу через магазин. Они стояли по колено в луже – это был год большого наводнения – раскладывали камни на ладонях и смотрели, как на них играет солнечный свет.

– Слушай, – сказал он, – давай придумаем другой выход. Без скандала тебя не отпустят, а я попробую их уломать. Сниму тебе лучшую студию в Мельбурне. А ты останешься в мастерской. Пусть не на каждый день – это мы еще обсудим. Будешь жить в городе, не придется тратить время на дорогу…

На ее лице появилась тень сомнения; но, по крайней мере, она не отвергла предложение сразу. Надо было срочно бросить на весы еще что-то, покуда они колеблются.

– А хочешь, пригласим твоих друзей на следующей неделе? Когда еще выпадет такой случай, что все в отъезде?

– Какие глупости, зачем им встречаться у нас? – возразила она; но затем, чуть подумав, добавила: – Тем более что прислуга наверняка проболтается.

– Прислугу я беру на себя.

Ванесса испытующе посмотрела на него.

– Но ведь ты не любишь моих друзей. Я не хочу, чтобы ты опять начал на них нападать и все испортил.

– Как можно? – сказал он с укоризной. – Я буду тише воды, ниже травы.

Весы снова качнулись и замерли, подрагивая чашами. Но тут принесли мясо, и разговор пришлось отложить.

Небо было, как слоеный пирог: у самого горизонта лежало рыхлое кучевое облако, перечеркнутое перистым, длинным и серым, а сверху понемногу наползало еще одно, легкое, будто взбитые сливки. Хотелось запечатлеть это, но, увы – не владела она ни кистью, как Ванесса, ни фотокамерой, как Фрэнки. Впрочем, и они были сейчас вооружены лишь зрением, да памятью, да еще теннисными ракетками, которые на время лишили их способности к безмятежному созерцанию. Удары наносились в молчании, нестройным эхом откликались соседние пары – с полдюжины мячиков летали над сеткой, то опускаясь к зелени корта, то взлетая в небесную синь. Сама она в жизни не держала ракетки, а здесь, на виду у посторонних, пробовать стеснялась. Чтобы занять себя, прошлась до крикетной площадки, где белели фигуры играющих; постояла у эстрады, слушая духовой оркестр. Чуть поодаль группа девушек так азартно гоняла мяч хоккейными клюшками, что невольно потянуло в самую гущу. А что, собственно, ей мешает? Сейчас – понятно, нет денег, все зыбко и неустроенно; но потом, когда жизнь наладится (а она ведь должна наладиться?) нужно непременно приехать сюда и вступить в клуб.

Так думалось ей, пока она бродила, исследуя спортивный городок. Был здесь и крытый бассейн для купания, и футбольное поле, и площадки для крокета – неудивительно, что сюда съезжались люди со всех окрестных пригородов. Бассейн манил Делию особенно: ей ни разу еще не доводилось плавать. На Тасмании они редко выбирались к морю, да и что там за купание – ветер и лед, говорил отец; застудишь почки. Как она завидовала Агате, читая в ее письмах о школьных экскурсиях на побережье…

Стоило вспомнить о сестре, как опять защемило сердце. Это чувство преследовало ее все последние дни, с самого побега. Оно то отступало под напором деятельной, чуть суматошной поддержки, которой окружали ее друзья, то вновь накатывало. Достаточно было мелочи, совсем, казалось бы, посторонней – как та злополучная чашка, расписанная одной из художниц. «Забудьте о реализме в прикладном искусстве, – сказала Ванесса. – Он омерзителен». А Делии при взгляде на скупые, почти геометрические линии, которыми обрисована была алая телопея, вспоминался парадный Агатин сервиз с цветками вишни, и душа разрывалась на части. Что Агата теперь напишет отцу? Какой страшный выбор: или честно все рассказать, приняв на себя всю тяжесть его гнева, или лгать, что все хорошо, пока правда не всплывет сама. Но мучительней всего была мысль, что исправить ничего уже нельзя. Она готова была вернуться с повинной и просить прощения у сестры, но отъезд в таком случае был бы неизбежен.

Как теперь ехать к Вейрам в таком настроении? – с тоской подумала Делия – и спохватилась: им ведь надо успеть на поезд! Она поспешила обратно; издалека увидела, что обе подруги уже ждут ее у калитки перед теннисными кортами, и припустила чуть ли не бегом. Опоздают, опоздают!

По счастью, станция находилась рядом, за торговой улицей, где высилась серокаменная церковь с белым шпилем. Железное полотно проходило над дорогой, и нужно было подниматься по лестнице, чтобы попасть на открытую всем ветрам платформу. По виадуку уже грохотал поезд, волоча за собой дымный шлейф. «В последний!» – прокричала Ванесса сквозь шум. Вагоны были новые, тейтовские, и отыскать компанию не составило труда. Они сидели в некурящем отделении – Грейс, Паскаль и с ними молодой темнобородый мужчина в очках. «Ниниан Пирс», – представился он Делии чуть ядовитым тенорком, который тут же развеял исходившее от него благообразие. Усевшись напротив, она принялась искоса рассматривать нового знакомца. Его лицо и руки выглядели довольно ухоженными, как у городского жителя, но черный шевиотовый костюм был изрядно поношен и местами лоснился. Когда все поднялись – ехать было совсем недалеко – обнаружилось, что росточка он небольшого и ходит, смешно заложив руки за спину.