Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Захлопали двери вагона, впуская очередную порцию сонных пассажиров, и поезд, свистнув, тронулся дальше. Распахнулась внизу, под виадуком, улица, проплыла башня церкви, ослепительно белая в ясном небе – состав набирал ход, чтобы уже через пару минут притормозить у следующей станции. Времени оставалось немного, и следовало бы поторопиться – если, конечно, вообще начинать этот разговор сейчас. Но он колебался: не хотелось портить с утра настроение ни себе, ни Ванессе. А, с другой стороны, вот так просто сидеть и смотреть на нее, безмятежную, было невыносимо. Она думала о своем, и рука в белой перчатке покоилась на свертке книг так невинно, словно это были пособия по домоводству. Ни одна живая душа не догадалась бы, что там, под девичьими пальцами, лежит чудовищное сочинение, озаглавленное прямо и без прикрас: Psychopathia Sexualis .

Когда он обнаружил это, движимый своим всегдашним любопытством, у него едва хватило духу сдержаться: утренняя спешка и присутствие домашних не располагали к разговорам. Пока добрались до станции, пока сели в поезд, гнев улегся, и на смену ему пришла тревога. Легко было смеяться над теткой, которая вырезала из газет рекламы успокоительных и время от времени заводила разговоры о больнице в Кью. Но что, если в этом есть доля истины? Зачем нормальной девушке читать об извращениях и пороках? Спросить бы ее сейчас прямо – вдруг окажется, что это чужая книга, которую надо передать какому-нибудь врачу. Но, скорее всего, Ванесса вспылит и замкнется, выставив колючки справедливой обиды: как же, опять он сует нос в ее дела!

Уже остался позади Ист-Ричмонд, а он так ничего и не придумал, лишь раздул внутри тлевшее раздражение. Как могла его сестра, которой он всегда гордился, опуститься до такого? Это всё друзья, не иначе – те самые, с кем она теперь встречается под любым предлогом. Надо выяснить, что там за друзья. Пожалуй, даже хорошо, что он сдержался и не раскрыл карты сейчас.

Замедлив ход, они въехали под мост, и десятки пассажиров взялись за ручки дверей, чтобы распахнуть их еще на ходу и ринуться очертя голову в свои конторы и приемные. Ванесса поднялась, стряхнув задумчивость, и легко подхватила свой преступный сверток. На платформе и на лестнице она молчала; лишь потом, выйдя на гудящую, звенящую, затопленную солнцем улицу, бросила небрежно:

– Ты иди, а мне надо забежать к Мюллену [38] «Мюллен и Мэлвилл» (Mullen and Melville) – популярный книжный магазин и библиотека на Коллинз-стрит. . Я ненадолго, только книги поменяю.

Джеффри подавил порыв навязать ей свое общество и посмотреть, как она будет выкручиваться. Для отвода глаз он перешел на другую сторону дороги, но едва Ванесса свернула на Коллинз-стрит, последовал за ней, стараясь не выпускать из вида ее голубой широкополой шляпы.

Разумеется, ни к какому Мюллену она не пошла. Миновала Квартал, нигде не задерживаясь, и через сотню ярдов после Квин-стрит скрылась в одном из домов. Он приблизился и, запрокинув голову, прочел название, написанное на самом верху, под карнизом: Темпл-корт. Хотелось заглянуть внутрь, но, поразмыслив, Джеффри счел за благо не рисковать и пустился в обратный путь.

На первом же перекрестке он свернул налево, чтобы пройти через конский рынок. Торги еще не начались, но седельные лавки и зернохранилища были уже открыты. Через распахнутые двери каретных мастерских виднелись высокие колеса фаэтонов, выкрашенные в черный и желтый, а в переулке орудовал молотком кузнец, закусив пару гвоздей и зажав лошадиную ногу между колен. В детстве это всегда было праздником – приходить сюда и, не смущаясь серьезной, грубоватой толпы, смотреть аукционы. Здесь продавали рослых битюгов с огромными копытами, опушенными белым волосом; неказистых кляч, на каких возили свой товар молочники и торговцы льдом; продавали статных рысаков и надежных – и под воду, и под воеводу – уэйлеров. Но больше всех ему нравились грациозные английские хакнэ, которые не бежали – летели, высоко вскидывая ноги. Таких лошадей брали для самых модных и дорогих экипажей, и он был уверен, что отец, как раз тогда присматривавший выезд, купит именно хакнэ. До чего же горьким было разочарование, когда вместо элегантного красавца с длинным хвостом он увидел невзрачного бурого пони. «На таких только уголь возить!» – дорого ему обошелся тогда этот дерзкий, в глаза, протест. Но обиднее всего было не наказание, а то, что мама, не шевельнув бровью, начала на этом пони выезжать. Она правила сама и держалась так, словно сидела в роскошном ландо, запряженном парой. Так он обнаружил, что взрослые способны притворяться, будто вещи вовсе не такие, какими видятся. Открытие было малоприятным; он не мог до конца объяснить себе, почему, но с той поры наивный самообман стал ему казаться чем-то нездоровым. А что до пони – на следующий год его продали, и стыду пришел конец.

Магазин был уже открыт, и Фредди стоял за прилавком в отделе часов.

– Сэр, – сказал он, поздоровавшись, – тут вас искала какая-то дама.

– Так рано? Просила что-нибудь передать?

– Нет… Мне показалось, что она немая: все писала на бумажке.

С чего бы это? – гадал он, раздеваясь в каморке позади прилавка; что могло заставить Агату прийти сюда после того ультиматума, который она предъявила в последнюю их встречу? Хотя, возможно, это была вовсе не она, а всего лишь певичка из мюзик-холла, сорвавшая накануне голос. Тут сквозь неплотно прикрытую дверь послышался звук колокольчика. Девять против одного, подумал Джеффри; вышел в зал – и понял, что не ошибся.

На Агате был темно-серый жакет, отделанный крепом, и маленькая шляпка в тон. Серый цвет ее портил: кожа казалась бледнее, а усталость – заметнее. В выражении глаз и в том, как угловато, неуверенно она приблизилась, было что-то странное. Она достала из сумочки клочок бумаги и карандаш, положила на прилавок и застыла в ожидании ответа.

На листке было написано всего два слова: «Где Делия?»

Он хотел сказать: что за глупые шутки? – но сбился с мысли, встретив ее взгляд, полный страха и мольбы. Вот что было ему незнакомо: Агата боялась. Агата пришла сюда, прождав сестру всю ночь и обезумев от каких-то абсурдных подозрений. Пришла сама, забыв про гордость, про недавнее свое торжество над ним, и теперь не требует даже, а просит. Голову кладет на плаху. А ведь Делия – он вмиг это понял – сидит сейчас в Темпл-корте.

При этой мысли ему стало жарко. Он обвел взглядом безупречное Агатино лицо, всегда обманчивое в своей мягкости, всегда закрытое. Полшага отделяло его от знания: так ли безнадежно нерастопима она внутри? Полшага, которые она, вне всякого сомнения, готова была сейчас стерпеть.