Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Ее пальцы, сжимавшие простыню, покорно разжались, но округлые маленькие плечи дрогнули и приподнялись в попытке закрыться.

– Перестань, – сказал Джеффри и, повернув к себе ее поникшую голову, поцеловал темный висок. – Ведь это я.

Он скользнул ладонями от щек к шее и дальше, по худеньким рукам, вынуждая их опуститься; провел от поясницы вверх по твердому позвоночнику – она перестала пугливо сутулиться и сидела теперь дивная, вся словно бы облитая солнечными лучами, до того хорош был теплый оттенок ее кожи. Коснувшись губами золотистого плеча, Джеффри отвел в сторону пушистые волосы, обнажая спину, и вдруг заметил на правой лопатке длинный розовый рубец.

– Откуда это?

– Неважно, – Делия тряхнула головой, так что волосы снова рассыпались. – Это было давно.

Будто створки устричной раковины – раз! – и захлопнулись. Она потянулась за бельем, лежавшим на постели, и, глядя в пол, принялась одеваться.

– Это отец тебя так?

Делия закусила губу и, поколебавшись, покачала головой. Затем, словно желая предупредить дальнейшие расспросы, порывисто встала и отошла к зеркалу. Но он уже не мог не думать об этом и начал перебирать в уме все их прежние разговоры. «Семья у нас не дружная, к сожалению…». Мачеха, которая «не обижала»; сын мачехи и еще двое младших… Он подошел к ней, чтобы помочь затянуть корсет, и при взгляде на темный затылок и беззащитно опущенные плечи его обожгло кошмарной, омерзительной догадкой.

– Твой сводный брат…

Должно быть, Делия уловила в его голосе угрозу и тут же, выскользнув из рук, повернулась лицом – тонкая, как тростинка, в своем старомодном коротком корсете.

– Не надо, – твердо сказала она, глядя на него в упор. – Не смей, слышишь? Забудь об этом. Он всего лишь жестокий мальчишка.

Подалась вперед, спрятав голову у него на груди, и добавила:

– Все хорошо. Правда.

Она проворно оделась, убрала волосы в простую гладкую прическу телефонистки, и при виде ее спокойной деловитости улеглась глухая, бессильная злость. Вновь думалось легко и ясно. Имя. Достаточно узнать его имя, а дальше – вопрос времени; случая.

– Ты сейчас сразу на работу? – спросил Джеффри, когда они спустились к выходу.

– Забегу домой, – сказала Делия; лицо ее стало озабоченным.

– Позавтракаешь?

– Надеюсь.

Выпустив ее через черный ход, он вернулся в магазин: идти было некуда, ни одно кафе еще не открылось. Чаю, однако же, хотелось мучительно, и, едва дождавшись прихода девушки, которая убирала в спальне и в конторах, он послал ее к Гриффитсам. Пока она бегала туда-сюда, воодушевленная парой лишних монет, пока разводила огонь на старой, покинутой кухне, Джеффри приступил к тому, что только что задумал. Поднялся на склад, открыл сейф с нужной ячейкой. Вот они, тасманийские бриллианты – льдистые, прозрачные. Он по очереди брал их в руки, но, странным образом, не чувствовал ни отклика, ни вдохновения. Белые ей не пойдут, бледно-желтые будут немногим лучше. Но, главное, сам их стеклянистый, равнодушный блеск – это совсем не то. Нужно тепло, фактура. Он пустился на поиски, открывая то один шкаф, то другой, перебирая все, что ложилось в ее природную цветовую гамму. Опалы хороши, но их искристое мерцание затмит ее лицо. Узорчатый агат гораздо выгоднее смотрится в броши, чем в серьгах. Цитрин дешев; янтарь банален. Он хотел уже спуститься и посмотреть, нет ли чего в просроченных закладах, но выдвинул машинально еще одну ячейку – и тут же обругал себя за глупость. Сердолик! С него и надо было начинать. Он стал выбирать нужный оттенок в палитре розоватых, золотистых и буро-красных камней, пока не нашел то, что словно создано было для Делии.

За окном шумел проснувшийся город, и в этом знакомом, примелькавшемся шуме было странно чувствовать себя, как в детстве, праздным: стоять у окна, пить чай и смотреть на улицу. Внизу стукнула дверь, затопали по лестнице тяжелые шаги управляющего. Джеффри поставил чашку на подоконник и взял сердолик, лежащий рядом – крупный, гладко отполированный, так что видны были чуть волнистые муаровые полосы на округлых боках. Они напоминали о скалах, которая так понравились Делии во время их речной прогулки; а цветом камень был точь-в-точь как ее глаза.

– Доброе утро, Отто, – сказал он, входя в контору. – Запиши-ка это, пока тебя не завалили работой.

Управляющий, который уже привык к его эксцентричным ночевкам, с готовностью распахнул свой необъятный фолиант. Аккуратно взвесил камень, заполнил первую графу на сером разлинованном листе и спросил, добродушно мигнув старческими веками:

– На кого записывать?

– На меня, – бросил Джеффри и поспешил уйти, покуда изумление Отто не достигло угрожающих размеров.

Он решил спуститься в магазин – предупредить Фредди, что будет занят, – и на лестнице встретил Ванессу. На приветствие она не ответила, лишь сильнее вцепилась в перила и, поравнявшись с ним, полоснула по лицу хлестким, злым взглядом. Долго еще – наверное, с минуту – отдавались в ушах ее демонстративно громкие шаги. Но огорчиться не удалось: в крови как будто бы вскипали и лопались пузырьки, рождая болезненное нетерпение. Заглянув в магазин, он взвился по лестнице обратно, взял в почтовой конторе лист бумаги и вернулся в спальню. Там уже все было чисто, лишь окна оставались нетронутыми, и Джеффри подумал вскользь, что надо будет в следующий раз сказать об этом уборщице. Стола в комнате не было, так что пришлось довольствоваться дощечкой, пристроив ее на коленях. Цветных карандашей тоже не было. Ладно, это можно держать в голове: медовый здесь, золото в оправу, а сюда, в основание – жемчужину, которая будет создавать контраст. А форма… Видимо, что-то удлиненное – это будет ей к лицу. Какая девушка не мечтает выглядеть красавицей на свое совершеннолетие?

«Я бы хотела в этот день быть со всеми…» Конечно, хотела бы (он поморщился и крест-накрест перечеркнул неудачный эскиз). И, надо думать, не только в этот день. Но для сестры она – беглянка; для родных – обуза, которую они с радостью переложили бы на чужие плечи. Так она и будет жить неприкаянной, среди всей этой артистической братии, которая ей тоже, в общем-то, чужда. Ничего тут не поделать.

В самом деле ничего?

Он зачеркнул другой эскиз и выругался. Перевернул лист. Надо было взять сразу стопку, хотя кто знал, что он совсем разучился рисовать?

К черту рисование. Но Делия, нынешняя Делия – разве не он ее сделал? Какой бесцветной мышью она была когда-то – и какой стала теперь. Так неужели это, новое, ему не по плечу?

С третьим эскизом он не спешил, подолгу думая над каждым штрихом. В то же время его не оставляла другая, главная мысль, и не успел он дорисовать, как выход был найден – неожиданный выход, который он сперва отбросил сгоряча. Но так бывает: сомнешь испорченный листок, закинешь в угол, а потом поднимешь случайно, и окажется, что идея-то была хорошая.