Маша Трауб - Суп, второе и компот

Так уже бывало. Мама встретила меня на вокзале и велела бежать к такси. Ей нужно было успеть довезти меня до дома и вернуться на работу так, чтобы никто не заметил ее отсутствия. Всю дорогу в такси я плакала, просила вернуться назад. Мама отмахивалась. Выскакивала по дороге к телефонной будке, чтобы сообщить на работу – скоро будет. Через полчаса буквально. Я продолжала рыдать и требовала вернуться на вокзал.

– Что забыли-то? – спросил таксист.

– Да какая разница? Купим новое, – отмахнулась мама.

– А вдруг что-то ценное? – настаивал таксист. – Чего дите-то убивается? Я могу и вернуться. Больше заказов не брал. Может, игрушку? У меня сын машинку как-то оставил в гостях. Так уснуть не мог. Я в три часа ночи рванул за ней на другой конец Москвы. Ты что оставила-то? Куклу? – спросил он у меня участливо.

– Ящики с банками, – прорыдала я пуще прежнего.

– А в банках что? – уточнил таксист.

– Компот абрикосовый! – заливаясь слезами, сказала я.

– Думаю, надо вернуться. Но как скажете. Я бы за компотом поехал не раздумывая, – обратился таксист к моей маме.

Она выругалась – я знала, что такие слова говорить никогда ни за что нельзя, только маме можно, но повторять ни в коем случае за ней не следует. Мама попросила остановиться. Выскочила к телефонной будке, звонила, кричала в трубку. Мы поехали назад.

На перроне на наших ящиках сидела проводница тетя Зина, давняя бабушкина знакомая. Ей она меня доверяла безоговорочно. Тетя Зина приносила мне в кастрюльках еду из вагона-ресторана и укладывала меня на ночь на полке. Если соседи по купе попадались не слишком воспитанные или буйные, тетя Зина уводила меня спать к себе. Мне у нее нравилось: другие занавески, запах духов и булочек – тетя Зина не любила пирожки, а любила сдобные булочки, с корицей и маком.

– Тетя Зина! – Я кинулась ей на грудь и принялась пересчитывать ящики.

– Все на месте, не волнуйся. Ни одна банка не разбилась, я уже проверила, – устало сообщила тетя Зина.

– И как мне это теперь тащить? – возмутилась мама.

Тетя Зина хотела что-то ответить, но махнула рукой и пошла по перрону. Мою маму она тоже прекрасно знала. Я вцепилась в ящик и попыталась волоком потащить его по перрону. Таксист охнул и взялся за другие. Мама порылась в сумке, нашла пачку сигарет и закурила. Стояла и курила, пока мы с таксистом тягали ящики. Только потом, уже в машине, я заметила, что у нее черные следы на щеках от туши. Помада размазана. Она плакала.

Таксист смотрел на меня в зеркало. Я не плакала. Даже пыталась улыбнуться в ответ. Потом, когда мы добрались до дома, он выгрузил ящики перед подъездом. Уехал, не попрощавшись. Махнув рукой, как тетя Зина. Грузового лифта в нашем доме не было. Я стояла внизу, пока мама таскала ящики в подъезд, в лифт. Ругалась, плакала, надрывалась, пытаясь утащить сразу два в один заход. На работу в тот день она так и не попала. Ящики потом громоздились в прихожей. Мама их не разобрала. Я сама расставила банки на полках. Доставала одну, открывала открывашкой и наливала себе компот, пыталась поймать дольки ложкой. Заваривала ромашку, как делала бабушка, и поливала на голову, чтобы приехать к бабушке хотя бы не лысой. Пусть худой, но с косичкой. Липу тоже заваривала. Мне нравился запах. Стояла над чайником и нюхала, вспоминая бабушку и гадая, как бы побыстрее вернуться в село.

А однажды мама забыла меня на вокзале вместе с ящиками. Я не переживала. Просто решила, что с места не сдвинусь – мама всегда говорила, что я должна оставаться на одном месте, и тогда она меня обязательно найдет. Я сидела на ящиках. Мимо нескончаемым потоком шли люди. Поезда прибывали и отбывали, а я сидела. Тетя Зина тогда уже не работала – вышла на пенсию, занялась внуками. Вместо нее ездила Кристина, которой не то что ребенка, кутенка нельзя было доверить. Есть такой тип женщин, без всяких инстинктов. Им не страшно за других. Да и за себя не страшно. Кристина выгрузила меня с ящиками на перрон и убежала встречаться с начальником поезда, о чем мне, на тот момент семилетней, сообщила еще в вагоне.

– Он ведь ждать не будет, – говорила Кристина, намалевывая поярче губы и рисуя стрелки. – Так и сказал. Придешь – придешь, не придешь – ждать не буду. А я что? Побегу, конечно. Он второй раз и не посмотрит в мою сторону. Таких, как я, знаешь, сколько у него?

– Тетя Зина говорила, что он женат, – ответила я.

– Жена – не стенка, подвинется, – хохотнула Кристина. – Она уже старая. Сорок, кажется? Кому такая нужна? Вырастешь, поймешь. Свалилась ты мне на голову. Я бы не согласилась, если бы тетя Зина мне все уши про тебя не прожужжала.

– Да, свалилась – за деньги и колготки новые, – заметила я.

– Ну ты и сучка растешь. Малая еще, а уже наглая. Не пропадешь в жизни, раз чужие деньги и колготки считаешь, – рассмеялась Кристина.

– Мама может на работе задержаться. Тетя Зина всегда ее дожидалась. Там же еще ящики от бабушки. Вдруг украдут? – сказала я.

– Так я не тетя Зина. Мать твоя тоже хороша – сбагрила тебя не пойми кому и гуляет в свое удовольствие.

– Она не гуляет, а работает, – буркнула я.

– Так и я работать пойду, – ухмыльнулась Кристина, подтягивая лифчик.

Я сидела на перроне на ящиках и ждала маму, которая не приехала вовремя – так бывало. До сих пор помню то ощущение – когда тебя с двух сторон обтекает человеческий поток. Ты – преграда, как валун посередине реки. Люди, бегущие по своим делам, не замечая, равнодушно обходят тебя как препятствие. Те, кто замедляет шаг и обращает внимание, всегда мучаются совестью. Задержаться – получить лишние проблемы. Потерять время. Уйти проще, но разве это правильно? Оставить ребенка без всякого надзора на вокзале, где не пойми кого носит? Пройти мимо или проявить участие? Многие останавливались, спрашивали. Я отвечала: «Все хорошо, мама сейчас придет». И видела, как люди, избавившись от угрызений совести, очень слабых, мимолетных, с облегчением бежали дальше по своим делам.

Со мной сидели, дежурили по очереди грузчики, проводницы, билетерши, проститутки, воры-карманники, профессиональные нищие. Даже цыганка – старая, усатая, увешанная золотом.

– А правда, что цыгане детей воруют и себе в табор забирают? – спросила я ее.

– Зачем нам чужие, нам своих хватает, – ответила цыганка. – Я в тринадцать лет первого сына родила.

– Нас в деревне цыганами пугали, – призналась я. – Что вы можете сережки отобрать и деньги. Даже у детей.

– Можем. Только у тебя и сережек-то нет. Как так? У нас девочкам сразу уши прокалывают.

– У бабушки в селе тоже. Но мама не хочет. Запретила. А я очень хочу сережки, – призналась я. – А вы правда судьбу можете предсказывать?

– Правда. Могу, но я… не настоящая. Вот моя бабка все видела. К ней важные люди приезжали судьбу узнать. Очень знаменитая была.