Маша Трауб - Суп, второе и компот

– Скажите, а мама придет за мной? – спросила я и протянула руку, чтобы цыганка увидела линии на моей руке.

– Придет, конечно, – ответила цыганка, даже не взглянув на мою ладонь, – только тебе этот вокзал всю оставшуюся жизнь будет сниться. Что ты одна стоишь и не знаешь, куда ехать. И ящики эти на всю жизнь запомнишь.

– А я выйду замуж? – спросила я, поскольку этот вопрос волновал каждую девочку в нашем селе.

– Куда ты денешься? – усмехнулась гадалка. – Все сделаешь, как тебе в голову вложили.

Она оказалась права. Я все делаю так, как мне вложили в голову. И до сих пор мучаюсь кошмарами – стою на вокзале одна, с детьми, и не знаю, куда мне ехать.

Милиционеры, дежурившие на вокзале, звонили на наш домашний телефон, который я знала назубок, объявляли по громкой связи, что девочка Маша ждет маму (имя, фамилия, отчество) на перроне.

– Она на работе, просто задерживается, – твердила я.

Когда грузчик попытался оттащить ящики в сторону, я начала кричать. Боялась, что он их украдет. Сбежались женщины и велели грузчикам не трогать ящики. Мама все еще не появлялась. Прошло часа четыре. Я сидела на ящике, укутанная в чужую куртку и одеяло из поезда. Передо мной лежала еда – от курицы в фольге и яиц до сладостей, – я могла продержаться на запасах неделю как минимум.

– Она так и не поела, – шептала проводница проститутке.

– Не нашли мать? – уточняла билетерша.

– Нет. Ни на работе, ни дома, – отвечала проводница. – Хотела ее к себе забрать, отказывается.

– И что делать? – Проститутка заплакала.

– В комнате милиции переночует, – пожала плечами проводница, – хотя бы на вокзале, как она и хочет.

– В клетке, что ли? – проститутка заплакала еще сильнее. – Я с Лехой договорюсь! Только не надо ее туда. Там все пропахло… нами… и нищими… Последнее место для ребенка.

– Галь, ты чего такая слезливая? Выкинула опять? – спросила заботливо билетерша.

– Опять. Уже третий. – Галя отвернулась. Я видела, как она трясется, плачет. – Я его хотела! Не работала! Про́клятая я. Светка говорит, надо к бабке съездить. Она заговор сделает. Или в церковь сходить, грехи отмолить. А у меня уже сил нет. Не верю я ни во что.

– Варжетхан говорит, к врачам надо. Кровь сдать. Анализы сделать, – вмешалась я.

– Кто такая Варжетхан? – удивилась Галя.

– Знахарка, гадалка у бабушки в селе. К ней даже из города женщины приезжают, если родить не могут. У вас кровь может быть другая. Так было у Зарины. Ее организм считал, что ребенок чужой, и выкидывал его. Я не запомнила, как это называется. Но если у мужчины такая же кровь, как у вас, то ребенок выживет.

– Ерунда какая-то, – ответила Галя.

– Не ерунда, – тихо сказала цыганка, – резус называется. Если у тебя отрицательный, а у мужа положительный, одного ребенка, первенца, только можешь родить. Остальных детей не вы́носишь. Умрешь в родах.

– Варжетхан говорила, что кровь можно перелить, и тогда не умрешь, – заметила я.

– А про заговор ваша Варжетхан не говорила? – с надеждой спросила Галя.

– Нет, она в больницу отправляет, хотя все на свете заговоры знает. Травы есть специальные, которые могут помочь. А в больницах лекарства. Вылежать надо ребенка, – ответила я.

– Девочка права. Травы есть. Я тебе дам, если захочешь, – подтвердила цыганка.

– Хочу! Я детдомовская сама. Но я что, не женщина? Разве не могу хотеть иметь ребенка? Семью настоящую, дом? Ребенка собственного целовать, в садик водить, в школу форму гладить, завтрак готовить. Мужа вечером с работы ждать. – Галя заплакала.

– А зарабатывать на него как будешь? На вокзале? – спросила цыганка.

– Я техникум кулинарный закончила. В столовую пойду работать, – буркнула проститутка.

– Моя мама может с врачами помочь. Здесь, в Москве. Она многих женщин в больницу устраивала, когда Варжетхан просила, – сказала я.

Тем вечером Галя забрала меня к себе в комнатушку, которую снимала в коммунальной квартире. Не знаю почему, но к Гале я согласилась пойти. Ящики грузчики отнесли в подсобку и поклялись, что ни один не пропадет. Галя приготовила для меня гренки в духовке. Невероятно красивые. Поджаристые. Сверху стекал сыр. А утром сварила яйцо, которое я никогда в жизни не ела. Сейчас знаю – пашот. Яйцо варится в воде с добавлением уксуса. Получается аккуратный мешочек. Если разрезать, вытекает желток. Галя поставила передо мной тарелку с завтраком, а я не могла до него дотронуться. Все было слишком красиво – из ломтика колбасы она вырезала цветок. Из огурца – деревце. Яйцо лежало на кусочке обжаренного хлеба.

– Почему не ешь? – спросила обеспокоенно Галя.

– Слишком красиво. Я такое никогда не видела, – призналась я.

Галя расплакалась.

– Я столько рецептов знаю… Так хочу готовить для собственного ребенка. Кашку варить. Ты какую кашу любишь?

– Пшеничную. Ею цыплят и детей в нашем селе кормят. И кукурузную. Из муки кукурузной. Еще пшенку люблю.

Гренки, конечно, незаменимый завтрак – сытно, вкусно, быстро. Сын любит гренки в яйце. Батон белого хлеба нарезать. Яйца взбить с молоком, солью и перцем по вкусу. Окунуть ломтик хлеба в смесь яиц с молоком. Сковороду разогреть, положить ломтик сливочного масла и добавить немного оливкового. Тогда сливочное масло не будет гореть. Выложить гренки на сковороду, поджарить, перевернуть и накрыть крышкой.

Я в детстве любила гренки с сыром. Можно запекать в духовке, а можно жарить на сковороде. Если в духовке, то сыр натереть, смешать со сметаной и сливочным маслом. Выложить смесь на ломтик хлеба. Запекать на сухом противне в разогретой до 200 градусов духовке до тех пор, пока сыр не расплавится.

Если на сковороде, то сначала обжарить ломтик хлеба с одной стороны, перевернуть, выложить любую начинку – сыр, колбасу, помидоры. Закрыть крышкой и жарить несколько минут на среднем огне. Опять же, до того момента, пока не расплавится сыр.

В ломтике хлеба вырезать мякоть, оставляя корочку. На сковороде растопить сливочное масло, добавить немного оливкового. Разбить в углубление яйцо. Посолить. Жарить несколько минут на среднем огне. Закрыть яйцо вырезанной хлебной мякотью и осторожно перевернуть. Жарить до готовности, но не пережаривать. При разрезании желток должен вытекать из гренки.

Пока я сидела на перроне и спала в комнатушке Гали, мама обрывала уличные телефоны-автоматы. Врывалась в будки, отпихивая людей, стоявших в очереди. Меняла рубли на двухкопеечные монеты. Обзванивала вокзалы и больницы столицы. Забегала на почту, чтобы дозвониться в село – в редакцию, в сельсовет. Возвращалась на Казанский вокзал, бегала по перронам. Я, как выяснилось позже, в тот вечер еще ехала в поезде, а бабушка находилась в другом селе в командировке. То ли мама перепутала день моего прибытия, то ли бабушка, но мама металась по вокзалу сутками раньше. И уже на следующее утро сидела в милиции, требуя объявить меня в розыск, хотя как адвокат прекрасно знала, что должно пройти трое суток, прежде чем можно подать заявление. Она заночевала на вокзале, в миллионный раз оббегав все перроны, заглянув во все туалеты и закутки. Ее знали уже все – от приблудной собаки до начальника комнаты милиции. Но и они работают посменно. Так что в тот день, когда я сидела на перроне, на работу заступила другая смена.