Лара Галль - Буквенный угар

Мокрая нога успела высохнуть, а мама все не шла. Ранку щипало, но не сильно. Хлопнула входная дверь. «Папа ушел», — кольнуло в горло. Но нет. Папа появился в кухне, взял Лику на руки, под коленки. Унес в гостиную, сел в кресло, прижал к себе, как маленькую лялю. Он тоже молчал, но не как мама.

— Мазать будем?

— Будем. — Лика жаждала претерпеть боль. Боль могла внести хоть какую-то ясность в ее зависшее состояние. Будет жечь, она заплачет, папа будет дуть на ранку и жалеть ее, и это страдание вытеснит необъяснимость ее поступка.

Она была еще мала и верила, что собой можно рассчитаться за сделанное.

Что боль избывает поступок…

Что папа придет на помощь всегда…

Что слов когда-нибудь хватит на все…

«…Прочитал историю, происшедшую с Вами, Лика. Люди к Вам тянутся самые разные. Это говорит о том, что Вы — человек светлый».

Я шагнула из своего парадного в серый день. Постояла в раздумье — не взять ли такси. Страховой полис моей малышки просрочен, надо выправить новый.

За этим приходится идти туда, где кто-то неумно загоняет жизнь в систему. Там, в кабинете, уныло созерцать бюрократический сюр: какую-нибудь чиновницу в блузке под леопарда с золотыми блестками.

Дама станет тыкать толстым пальцем с бордовым ногтем в клавиатуру, смотреть на меня высокомерно-испытующе и подозревать.

О, как мне не хотелось идти! Кто бы знал!

Итак, я стояла, упиваясь первым прохладным днем, чистым балтийским ветром, и мысленно понукала себя: «Ну же, иди, иди…».

Тут ко мне подошел пьяный, очень пьяный мужчина. Он смотрел на меня и что-то говорил, сильно затрудняясь в словах от количества выпитого.

Я не очень-то слушала, потому что боролась с собой: в сумке у меня были четыре сотни и пара тысяч. Тысячу бы я, конечно, не подала ему. Ну а на сотню я себя раскручивала. Пусть бы взял да пошел. Может, еще и поделился бы с кем. Вздохнув, вынула сотню и протянула ему.

Он уставил на меня свои большие пьяные глаза в почти трезвом изумлении.

«Мне не нужны деньги, — сказал он. — У меня своих полно. Вот», — достал сложенные прямоугольнички бирюзовых тысячных.

Мне стало стыдно, и я спросила, чем же могу ему помочь.

«Мне нужно общество, — выговорил он старательно. — Не составите ли мне компанию?».

Тут надо заметить, что не такая я женщина, чтобы ко мне на улице приставали. Стати свои ряжу в черное и элегантное. Макияжа минимум. Духи — от «Estee Lauder». Ну зачем бы пьяному дядьке приставать ко мне, когда вокруг — их есть, как говорится?

Неожиданно для себя вру: «Я иду в поликлинику сейчас, дочка заболела. Так что не могу принять ваше приглашение».

Стремительно отхожу от кавалера, но он издает такой возглас, такое неясное отчаянное и долгое междометье, что я останавливаюсь.

Он подбегает и спрашивает: «А когда, когда вы могли бы со мной увидеться?!».

Я смотрю на это красноватое лицо, глаза в светлых ресницах. У него смешной пухлый рот мультяшного утенка. Пшеничные большие усы. Он пьян по случаю. Ему плохо. Даже пьяному плохо.

«Голубчик, — говорю ему ласково, — я замужем, и у меня маленькие дети. Я никогда не смогу с вами встретиться».

Он ловит мою волну ласкового отказа, и сочувствия, и приязни, еще не разобрав слов.

Протягивает пухлую короткопалую ручку и говорит: «Тогда можно мне вам руку поцеловать?».

«О, конечно, — говорю с облегчением, — конечно, голубчик».

Я не смущена совсем. Глажу его по плечу и бормочу: «Все хорошо, все хорошо, удачи вам». Он выпускает мою руку, смотрит чуть не плача.

Плачу я, уходя от него в сторону, противоположную нужной. Сворачиваю за угол и иду дальше. Очень хочется вытереть руку от влажного прикладывания к ней. «Не смей, — говорю себе, — не смей, он человек, не унижай».

Рука высыхает на ветру.

Потом, таясь от самой себя, вытираю о джемпер высохшую руку. И вспоминаю некстати, как один знакомый, вытирая щеку, получившую от жены смачный поцелуй, говорил уязвленной женушке: «Я не вытираю, я втираю».

Причудливые формы жизни…

«…Я себя повела неадекватно, Игорь. Но исправилась.

Мне много жаль посеянной смуты. Но если бы я с собой не разобралась, не смогла бы поддерживать связь. Вы бы предпочли не иметь отношений, но иметь еще одно покоренное сердце? Зачем? Список Ваших побед несомненно завивается в свиток.

Как интересно Вы пишете о том, зачем люди прибегают к виртуальному общению на форумах. Вы давно обитаете в этой среде, знаете ее лучше.

А я думала, что люди шлют в эфир сигналы в надежде на понимание, на то, что найдутся те, кто видит и думает так же.

Есть всякие отморозки, да, но и они кучкуются с кем-то.

Есть больные люди.

Есть откровенные графоманы.

Но так было всегда, даже когда грамотность была не тотальная. Но остается только литература, а все остальное развеивается, да?

Значит, Вы разозлились на меня за ту зарисовку — „Гостевой брак“?

Простите меня. Я неверно поняла Вас, вероятно. Помните, Вы спросили, не хочу ли написать миниатюру „В гостях у счастья“? Подумала, что Вы захотели посмотреть на это моими глазами. И сразу этим заболела.

Представила внутренний мотив, который мог бы звучать в схожем герое, представила возможный временной континуум. И написала.

Ходила по улицам, и окуджавская песенка меня преследовала изнутри.

Я застала себя в слезах, хорошо — был дождь и незаметно было никому.

Потом написала. Наверное, от этого слияния с внутренним потоком сознания героя, от этой идентификации себя с ним, я и решила, что влюблена. Испугалась. И написала Вам. После того как разместила текст…

Когда же увидела под текстом Вашу гневную отповедь, Игорь, испугалась, что совершила вопиющую бестактность. Тут же убрала текст. Я не хотела выставлять напоказ Вашу жизнь, нет.

Этот текст — модель, там не было никаких отсылов к лично Вашей судьбе, никаких отсылов именно к Вам. То есть Вы и я понимали, кто прототип. Но остальным-то откуда было это знать.

Понимаете, я всегда писала истории о людях конкретных — друзьях. И им делалось легче от воплощенности их судьбы в художественном слове.

С чего я решила, что и Вам это подойдет… Простите. Простите меня…

Вы начинали не с нуля — с минуса и создали дело, своей деятельностью храните в людях память, самим собой поддерживаете хрупкий баланс в духовной экосистеме. Оглянитесь — много ли Вы видите таких, как Вы? Ни одного…

Я не отношусь к своим текстам взыскательно. Они написаны единственно возможным для меня способом.

Это не литература. Это такая буквенная пневматика. Как дышу, так и пишу.