Лара Галль - Буквенный угар

И я не смею отменять его жизнь, взрослить прежде времени детей ради послышавшегося голоса в тумане».

Если бы я знала, что там, в далеком краю, кто-то подносит руку с фонарем к окну, стараясь угадать во тьме мой силуэт. Или слушает, припав ухом к сухой земле, не слышны ли мои шаги…

Но нет. Никто не ждет.

Или нет. Ждут многие. Но не меня.

Эльфа нежного, безответного, исцеляющего одним стрекотанием крыл и послушно умолкающего по первому мановению век.

Никто не будет любить меня, как Сережа — растворяясь во мне полностью. Наверное, именно его «растворение» изменило мой «химический состав». Словно Сергей у меня в крови.

А может, это и есть то, что описывается формулой «и будут двое — одна плоть»!

Никто не будет так задыхаться от нежности к бело-розовым зефирам моих кустодиевских форм, обцеловывать каждую ямку, каждую припухлость, называть античной амфорой за крутой изгиб от талии к тазу, любить каждую лиловую жилку на бедре, шизеть от точечной шоколадной родинки над коленкой, отказываться видеть недостатки сорокалетнего большого тела.

Утром, старательно насыпая ванильный кофе во френч-пресс, он спросил:

— Тебе снилось сегодня страшное, да?

— Нет, — ответила я, — а что?

— Ты кричала во сне. Громко. Я разбудил тебя. И ты снова заснула.

Я НЕ ПОМНИЛА ЭТОГО СОВЕРШЕННО!

Он налил черный кофе в белые чашки. Сел на пол у моего кресла.

— Помнишь, ты однажды сказала мне: «Не отпускай меня. Что бы я ни сказала, ни сделала — не отпускай», помнишь?

Я НЕ ПОМНИЛА ЭТОГО!

— Поэтому я и держу тебя. Ты просила. А для тебя я сделаю все. И вытерплю все.

И тогда я вспомнила. Я действительно говорила ему так! Да! Тогда полоснуло хлыстом чужой руки, гордым оскорблением ударило по лицу… Я спрятала оцепеневшее лицо у него на груди, подумала, что это единственное место на свете, где для моего лица отлита прижизненная посмертная маска. И пробормотала отчаянно: «Не отпускай меня. Что бы я ни сказала, ни сделала — не отпускай!»

Как же мне бросить очаг и дом, отнять хлеб у детей, сердце у мужа? Что я задумала? Чему поддалась?

Мне страшно…

Сергей не отпустил Лику.

Отпустило ее то, далекое, несказанное, обетованное, но сбившееся во времени…

Календарное время — согласованная массовая галлюцинация. Кажется, что оно тает, неумолимо мучит, что оно вообще есть. Но есть ли оно?

А если есть, то не оно ли мстит за свою упорядоченность, укрощенность, линейность, посылая своих гонцов мучить нас несбыточностью, невозможностью пуститься в зовущий путь и остаться дома одновременно.

Время — оно одно.

И вместить может только одно решение.

И только когда решение принято, время выдает тебе привычную дозу хаомы — ритуального напитка для созерцания миражей — и хлопочет за тебя перед пространством, чтобы тебе было куда свершать трипы, без которых жизнь совсем убога и несносна…

Я живу и мечтаю войти в Белый домик с черепичной крышей…

У меня есть такой. Маленький домик с каминной трубой на крыше.

В трубу нужно капать смородиновое масло.

А в пустое тельце домика ставить греющую свечку.

Крыша керамического дома нагревается, и из каминной трубы вьется невидимый дым.

Но пахнет не смородиновым маслом, а почему-то теплой «Изабеллой».

«Так пахнет пот Диониса», — думаю я невпопад.

Когда гаснет свечка, на чердаке дома устраивается сова. Круглы ее глаза, упрям клюв.

А к нарядным окошкам теплой гостиной, пропахшей виноградом, садятся посмотреть на закат два маленьких. Это они обживают домик.

Они не знают, что домик мой, и пусть себе не знают… Пусть живут.

Пока я не найду Алисин гриб, чтобы, кусая от одного из краев грибного круга, сделаться маленькой и поселиться в домике.

Или мне нужен орех кракатук?

Странно, отчего почти во всех сказках превращения себя самого связаны с употреблением снадобья внутрь себя же?

Вероятно, тут есть указание на то, что все перемены внешние начинаются изнутри, с усвоения чего-то инородного, с принятием в себя чего-то…

Слушаю всей собой — не услышу ли?

Гляжу вовне и внутрь — не увижу ли?

И ноги мои обуты в готовность, и руки мерцают волненьем,

но Чеширский кот — котом ученым ходит по цепи кругом, а не исчезает постепенно,

круг и цепь, и орех кракатук еще не созрел…