Лара Галль - Буквенный угар

Прости, прости, я напугал тебя?

Да, я напугал тебя, я идиот, прости, только не бросай меня, не презирай меня…

Я тебя так люблю, ты не знаешь, ты не знаешь…

Какой ужасный ужас эта чужая любовь к тебе, которую надо нести, как крест, на которой надо себя распять…

Неизвестно, сколько раз распять, и воскресение — будет ли…

Воскресение, это когда уже без креста, когда любишь того, кого любит душа твоя,

и любовью не тяготишься…

Уже плечи ныли от его тяжести, а он все не мог разомкнуть рук.

Ее уже била крупная дрожь от пережитого стресса,

хотелось провалиться в сон, в смерть, в тартар,

но надо было держать его, отдышивать еще, чтобы — не дай бог — не вернулось настроение…

Неумолимый вектор жертвенности не сменил направления.

По словам вскрывшего себе вены Сенеки, душа — это бог, нашедший приют в теле человека.

Более нелепый выбор ресторана был просто невозможен.

Вот так всегда: он старается изо всех сил и попадает мимо, мимо…

Суетные многоярусные постройки некрашеного дерева, помесь Кижей и избушки на курьих ножках. Ресторан «Русское подворье».

Интересно, почему? Почему он выбрал этот туристский кич для романтического ужина в честь свадебной дурацкой даты?

То есть он знал, что Лика на дух не переносит всякие крашенные в патриотические тона вещи. Особенно квасное русофильство в виде еды под балалайку.

Но спросил же: «Ты не против? Валютный ресторан, вкусно, я пробовал, давай? Или хочешь — любой другой?»

Против… Какой смысл быть против того или другого ресторана? Если бессмысленно само существование вместе?

Если шоу идет к провальному финалу, декорации не важны… Чем хуже, тем лучше.

Ну что ж, внутри — горячечно плохо, снаружи — лихорадочно вежливо.

— Не смотри на цены.

Милая улыбка в ответ.

— Знаешь, мне всегда хотелось тебя баловать, но все время давила ответственность, что дети, что денег мало… А наверное, стоило безрассудно поступать. Хоть иногда.

— Ну что ты. Ты всегда старался. Цветы. Вино. Шоколад.

— Нет. Я всегда хотел. Но почти никогда не делал ничего из того, чего хотел бы для тебя.

Ободряющая улыбка в ответ.

— Что ты будешь заказывать?

— Есть не хочется. Может, рыбу? Вот — шашлык из белуги, пусть будет шашлык.

— Ну пожалуйста, выбери салат какой-нибудь, здесь очень вкусно.

— Салат… ну вот — русские соленья.

— У тебя всегда был хороший вкус. Поэтому ты вышла за меня замуж.

— Давай выберем вино.

— Ты же за рулем.

— Ну а ты? Выбери себе вино.

— Спасибо. Мне не пьется. (Не естся, не спится, не живется, не читается.)

— А я буду жаркое из семги.

— Дашь попробовать?

Обрадованно.

— Ну конечно!

Официант в дурацкой красной шелковой рубахе, желтый кушак, лицо престарелого студента. Прогибающегося с достоинством. Все записал, убежал.

Лика огляделась с затаенной брезгливостью. Бревенчатые тупые стены, кабаньи головы, медвежьи шкуры, пучки трав по углам. Кучи уродцев за столами.

Сработал внутренний устыдитель: «Люди — не уродцы, просто тебе плохо, и все кажутся безобразными».

— Хочешь, расскажу тебе, как первый раз поцеловалась с мальчиком? Я же тебе не рассказывала?

— Нет. Не рассказывала. Хочу.

— Нас с Анькой — моей подружкой из церкви — попросили навестить в военном госпитале одного парня. Парень был после Афгана, подорвался на мине. Остался без ноги. Мы, воспитанные в духе христианского милосердия, поплелись туда, замирая от ужаса: как же, он без ноги, мы с ногами, ну, дуры юные, короче. А Лешка оказался веселым парнем. Славный, добродушный. Мы подружились и навещали его дважды в неделю. Веселились втроем, булки с лимонадом жевали, анекдоты рассказывали. Однажды Анька не смогла поехать в госпиталь, и я пришла туда одна. Лешечка прискакал на костылях, было тепло, и мы уселись на лавочке в больничном сквере. Я весело что-то рассказывала, а он вдруг подался ко мне, сжал плечи и приник ко рту. Недосказанные слова бились о нёбо. Было скользко, влажно, противно как-то, ощущение чужих внутренностей у тебя во рту, вот так, нежданно, врасплох… Но самое страшное, при моем ортодоксальном воспитании я четко знала — это нельзя. Установка тогда была: целоваться только после свадьбы. Но в тот момент, когда мальчик с оторванной ногой истово мусолил мои губы, я отчаянно поняла, что оттолкнуть его — грех еще больший. Потому и терпела. Он оторвался от меня, когда мне уже не хватало дыхания. Повернула голову — там стояли опешившие Анькины родители, те еще продукты пуританской среды. Ее мама горестно покачала головой, и они ушли…

— Сколько тебе было лет?

— Семнадцать. Что бы подумали об этом нынешние семнадцатилетние. Можно догадаться…

— Ты хорошая.

— Знаешь, этот случай — просто модель всей моей жизни. Я иду на поводу обстоятельств, не считаясь с собой. Ни с установками, ни с ощущениями. Я не в ладу ни с воспитанием, ни с сердцем. Всегда не там, не с тем, не тогда…

— А если бы можно было выбирать только из двух вариантов: любить самой или быть любимой, ты бы что выбрала?

— Выбрала бы жить одна, если нельзя совместить.

— Одна?

— Ну, понимаешь, жить так, когда меня не любят, — унизительно. Навязываться, отягощать собой — это не по мне, нет. А потреблять чужую любовь и не мочь воздать тем же — это то, из чего я пытаюсь выбраться.

— Ты не потребляешь мою любовь. Я чувствую себя счастливым. Ты воздаешь собой.

— Ты видел фильм «Елена в коробке»?

— Нет. Почему ты не кушаешь? Не плачь, пожалуйста, не надо. Что это за фильм?

— А ты почему не кушаешь?

— Очень горячо, но я буду, буду. Расскажи про фильм.

— Знаешь, я видела только отрывки. Была передача о нем. Сюжет таков: мужчина, преуспевающий хирург, полюбил женщину. Она не отвечала ему взаимностью. Он устроил так, что она оказалась пленницей в его доме. Ампутировал ей руки и ноги. Выходил. Холил, лелеял, любил. Наряжал, украшал драгоценностями, любовался. Любил безумно. Потом все как-то открылось. Вроде бы фильм основан на реальных событиях.

— Хочешь сказать, что я поступаю аналогично с тобой?

— Нет. Хочу, чтобы ты так не поступал.

— Но я не могу. Не. Могу. Жить без тебя. Это бессмысленно. Ты можешь уйти. Я могу не жить.

— Возьми мою салфетку. Ты роняешь слезы в жаркое.

— Пожалуйста, не торопи события. Не уходи вот так, сразу. Если тебе суждена жизнь вне моей жизни, это станет ясно со временем. А если не суждена, ты останешься со мной.

«Нет!» — мысленно возопила она.

— Ты уже давно не носишь кольцо. Несколько лет.

— В жару отекали пальцы. А потом потерялось.

— Давай я куплю тебе кольцо.

— Теперь?! Теперь покупать обручальное кольцо? Когда я хочу уйти?