Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Отец мой, Дмитрий Семенович, работал в Славгородском сахарном заводе на разных работах и занимался своим мелким хозяйством: усадьба три десятины, деревянный дом из двух комнат, две лошади, корова и мелкие животные.

Последние годы жизни отец работал на шахтах Макеевского района — «Амур», им. Ленина, Ново-Калиново. Умер в 1942 году во время немецкой оккупации — от истощения.

Моя мать Анастасия Фоминична была домохозяйка, и в летнее время в нашей усадьбе, а осенью работала в экономии завода — на уборке и обработке сахарной свеклы. Умерла в 1921 году.

В 1909 году я поступил в Славгородскую школу и закончил три класса с похвальным листом. Дальше не учился — не на что было приобретать учебники и тетради. Работал на заводе, за 10 копеек в день, в экономии — на прополке, укладке снопов, а когда пахали, подгонял быков.

Весной 1914 года я поступил учеником в кузню. К концу года уже умел самостоятельно ковать лошадей. Это мне пригодилось после во время службы в кавэскадроне.

В конце 1916 года я уехал в Харьков и поступил на паровозостроительный завод. В 1917 у нас там создали боевую дружину, и мы туда вступили, я и мои друзья: Федя Тупиченко, Ваня Шеховцев, Вася Песоцкий, Тимка Болотин. После работы и по воскресеньям ходили на военные занятия: обращение с оружием, стрельбы. У меня была русская трехлинейка, мне ее оставил кубанский казак, который зашел к нам переночевать, а утром, выезжая со двора, отдал мне винтовку и патроны, оставив при себе шашку и наган. Сказал, что ему война не нужна, пусть воюют господа.

В июне 1918 года в Харьков вступили немцы.

На следующий день в парке в районе Журавлевки они расстреляли 90 человек — говорили, что это были большевики из боевой дружины. Мы с Васей Песоцким уехали в село к его дяде. Там сосед выдал его гайдамакам, и те Васю расстреляли. Меня там никто не знал и потому не трогал, так что я спокойно вернулся в Славгород…

Помню, в 1919-м через наше село проходил 3-й дроздовский офицерский кавполк, без остановки — они преследовали отступающие красные войска. Шли и пехотные части. Солдаты и офицеры были в английском обмундировании, вооружение тоже английское. В орудийных упряжках были лошади и мулы — как лошади, но с длинными ушами.

Началась мобилизация в деникинскую армию. А кто скрывался, тех находили и на сходке показательно пороли шомполами. Потом деникинцы отступили, и в село вошли красные партизаны, человек 30. Командиром у них был некто Волощук, здоровенный такой, не местный, с Волыни. И вот он скомандовал:

— Собрать людей!

Ну, согнали местных…

Волощук объявил:

— Товарищи! Сейчас мы разгромили Деникина, следом идут наши войска, так что мы должны выбрать революционный комитет.

Тогда на крыльцо поднялся наш поп — отец Сергий — и сказал:

— Не надо никаких голосований и ревкомов! Это ж бандиты! Сидите тихо и ждите возврата белых, то есть законной власти! А богохульника Волощука стяните с крыльца!

Кто-то кинулся выполнять указание. Но Волощук выхватил гранату, поднял над головой — и все разбежались. На следующий день вызвали попа, стали разбираться с ним… Сергий не испугался и извиняться не стал. Он человек боевой — в империалистическую войну был на фронте, в 1915 году приезжал в отпуск, помню, на нем был стихарь защитного цвета. А что Волощук? Проявил невыдержанность и применил телесное наказание, причем грубое. Высек Сергия! Батюшка три дня лежал, стонал, а дальше это привело к смертельному исходу. Умер и еще один наказанный — кулак Герасим.

Волощука вызвали в уезд и строго с него спросили:

— Зачем же ты вот так?

— Как — так?

— Ну, принародно. Это неправильно.

Волощук — он был не особенно грамотный, а то бы такого не сделал. Тогда вообще командиры и комиссары малограмотные были. Знали, что надо за революцию, а спроси их про идеи, про тактику — ничего сказать не могут… Но по сути Волощук правильно всыпал попу, мы не жалели его — а он нас как лупил в школе? Но вот так вышло — смелый поп погиб не на фронте, а в тылу…

Но Волощук же хотел как лучше! Порядок наводил. Такой пример. Один партизан зашел к моему дядьке, тот пасеку держал, и потребовал меду. Дядька пожаловался Волощуку. Тот вызвал виновника и выпорол — ну а какие он еще знал взыскания? Бил так, что наказанный лежал с месяц, не мог подняться. Но выжил. А из отряда его выгнали — за мародерство.

Ну а ревком тогда таки выбрали. Председателем поставили Ткаченко, за его братом тетка моя была. Он бедовый такой! Но и противный. После комиссаром был… Про выборы мы понимали, только у нас раньше был не предревкома, а — атаман. Как-то мы атаманом выбрали Никитина Андрея, он был боевой, знающий. Но недолго атаманствовал. Как-то по пьянке заспорил он с местным, который как раз вернулся с войны — и тот его застрелил из маузера. Бывает… Все ж нервные.

Когда был военный коммунизм, я служил в комсомоле — секретарем волостного комитета. Поручения были разные. Организации создавали в селах. Пудра для девок не разрешалась, нормальный вид чтоб имели. Мы за этим следили. К сбору оружия комсомол привлекали. Как-то послали нас с одним товарищем в глухое село. А как же оружие выявить? Обыски, что ли, проводить? Поехали мы после рождества, на Водосвятие. Был такой обычай в этот праздник: голубей пускать — и стрелять по ним. И как пошла пальба кругом! На другой день объявляем: в течение двух суток сдать все оружие и патроны. Утром слышу — стрельба? Я выскочил на улицу сразу. Смотрю — местный из австрийской винтовки палит не целясь никуда.

— Ты что делаешь?

— Да несу ж сдавать, так хоть постреляю.

— Ну, стреляй, черт с тобой!

Потом слышу — в других дворах стреляют. Бричку полную набрали мы оружия: и винтовки, и гранаты, и пистолеты, и штыки. Глухое село в лесу, а мы вдвоем, безо всяких! Почему они нас слушались? Зачем нас боялись? Непонятно…

Посылали комсомольцев и в разведку, выяснить, кто бандит, кто нет и какая обстановка. Раз отправили нас в село на сахарный завод, вроде работать поступать. Документов тогда не требовали, да их и не было ни у кого. А там — банда. Лошадям насылали не только овса, но и сахару. Я увидел тогда Марусю-атаманшу. Галифе на ней, синий френчик подпоясанный, кубанка с красным верхом. Шашка, пистолет. Мы посмотрели, узнали, в чем дело… Но Марусю тогда не взяли. После ее в Крыму белые взяли в плен и казнили — то ли повесили, то ли расстреляли. Это была серьезная дама, идейная анархистка. Сам Махно ее уважал. До войны жила во Франции, училась в Париже.

Хлеб мы ездили забирать по разверстке. Денег не платили ни за что, давали записку — расплачиваться будем потом. Крестьян тогда обижали здорово… Часто приходилось сопровождать обозы с хлебом на станцию. Комсомольцы — с винтовками, в лесах же — банды… Жестоко расправлялись бандиты с продотрядами, которые были посланы от рабочих заводов и шахт на хлебозаготовку. Разрезали животы продотрядовцам, насыпали ячменя или пшеницы и оставляли на мучительную смерть — или отрезывали пилой головы.