Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Я не стал звать его, а совсем не так, как много раз представлял себе при виде его, не обращая ни на что внимания, бросился в его объятия, жалуясь на то, сколько страданий мне пришлось пережить после его ухода. Я не стал сообщать матери, что он пришёл. Лишь метнулся к створке ворот и застыл там как часовой. Увидев, что ворота распахнуты, мать взялась за ручки и привела в движение похожий на небольшую гору мотоблок. Когда он оказался напротив проёма ворот, с улицы туда как раз подошёл отец с маленькой девочкой.

— Сяотун? — как-то неуверенно крикнул он.

Я не ответил, уставившись на мать. Она вдруг побледнела, её взгляд остановился, будто заледенел; мотоблок, как слепая лошадь, ткнулся в угол стены у ворот; и затем она, точно подстреленная птица, соскользнула с сиденья водителя.

Отец на миг замер, раскрыв рот и обнажив желтоватые зубы; потом закрыл рот и прикрыл их; затем опять открыл рот и захлопнул вновь. С каким-то раскаянием он посмотрел на меня, словно ожидал от меня помощи. Я торопливо отвёл глаза. Он поставил сумку на землю, отпустил руку девочки и, поколебавшись, направился к матери. Дойдя до неё, он опять глянул на меня, я снова отвёл взгляд. Наконец, он склонился над сидевшей у мотоблока матерью и поднял её. Тем же застывшим взглядом она непонимающе посмотрела на него, словно на незнакомого. Отец оскалился, захлопнул рот, из горла у него вырвалось подобие кашля. Мать вдруг протянула руку и царапнула его по лицу. Потом вырвалась у него из рук, повернулась и пустилась бегом к дому. Её ноги подгибались, как полоски лапши, будто из них исчезли все кости. Она бежала, раскачиваясь в разные стороны, загребая грязь и воду. Влетев в дом, с грохотом захлопнула за собой дверь, причём с такой силой, что одно из стёкол вылетело, упало на землю и разлетелось на мелкие кусочки. Всё затихло, но через какое-то время раздался долгий вопль, а потом она заголосила на все лады.

Отец стоял там, как трухлявое дерево, и в смущении продолжал без конца раскрывать и закрывать рот. На щеке у него проявились три глубокие царапины, сначала бледные, потом на них выступила кровь. Девочка подняла на него глаза и захныкала.

— Пап, у тебя кровь… — запищала она с ярко выраженным нездешним произношением. — Пап, кровь идёт… Пап, кровь…

Отец присел на корточки и обнял её. Девочка обхватила его за голову, не переставая хныкать:

— Пап, пойдём…

Дизель продолжал рычать, как раненый зверь. Я подошёл и выключил его.

Когда рёв мотора стих, плач девочки и матери, казалось, стал лезть в уши ещё навязчивее. Во двор стали заглядывать женщины, ходившие поутру за водой, и я сердито захлопнул ворота.

Взяв девочку на руки, отец встал, подошёл ко мне и учтиво спросил:

— Сяотун, ты меня узнаёшь? Я твой папа…

В носу защипало, к горлу подступил комок.

Большой ручищей отец погладил меня по голове:

— Несколько лет не виделись, а ты вон какой вымахал…

Из глаз у меня брызнули слёзы, и он стал вытирать их большой пятернёй:

— Не плачь, сынок дорогой, вы с мамой молодцы, живёте, я смотрю, хорошо, так что я спокоен.

Я, в конце концов, выдавил из себя «пап».

Отец поставил девочку на землю:

— Познакомься, Цзяоцзяо, это твой старший брат.

Девочка спряталась за его ногу и робко поглядывала на меня.

— Сяотун, — обратился отец ко мне, — это твоя сестрёнка.

Глаза девочки очень красивые, глядя в них, я тут же вспомнил о той женщине, что угощала меня мясом, она мне понравилась. И я кивнул ей.

Вздохнув, отец поднял сумку, взял одной рукой за руку меня, другой — девочку и направился к двери в дом. Рыдания матери накатывали волнами, одна другой выше, ещё довольно громкие, они не прекращались ни на миг. Опустив голову, отец подумал, потом постучал в дверь:

— Юйчжэнь, прости меня… Я вернулся, чтобы повиниться перед тобой…

Из глаз у него катились слёзы, это было так трогательно, что слёзы закапали и у меня.

— Я вернулся в надежде, что теперь мы с тобой заживём хорошо. Факты свидетельствуют, что жить так, как живёт семья твоих родителей, — правильно, а традиции в семье моих — неверные. Если бы ты смогла простить меня… Надеюсь, ты сможешь простить меня…

Жёсткая самокритика отца и тронула меня, и раздосадовала. Если даже он действительно сдержит слово и останется, разве получится, как раньше, есть свиные головы? Дверь в дом резко распахнулась, и на пороге появилась мать. Она встала в дверном проёме, уперев руки в бёдра, лицо бледное, глаза покрасневшие, взгляд обжигающий. Отец отступил на шаг, дрожащая от испуга девочка спряталась у него за спиной. Мать походила на огнедышащий вулкан, извергающий лаву:

— У тебя, Ло Тун, ублюдка, совесть потерявшего, что ли, тоже есть настоящее? Пять лет назад сбежал с этой лисой-обольстительницей, нас двоих бросил, пожил с ней всласть, а теперь тебе ещё хватает наглости заявляться в дом?

Девочка заревела в голос:

— Пап, мне страшно…

— Вот как славно, даже ребёнка на стороне нажил! — гремела мать, пожирая девочку глазами. — Ну просто копия, копия! Маленькая лиса-обольстительница! Что же ты большую лису с собой не привёл? Пусть бы только явилась, я бы ей всю лисью вонь выпустила!

Отец виновато улыбался с таким видом, как говорится, что «под крышей чужого дома волей-неволей голову опустишь».

Мать снова закрыла дверь и ругалась уже через неё:

— Убирайся вместе со своей девкой нагулянной, видеть вас больше не хочу! Лиса твоя хвостом тебе махнула, так ты о нас с сыном вспомнил? Вон пошёл, ты в наших сердцах умер давно!

Отругавшись, мать снова разразилась рыданиями.

Отец зажмурился и тяжело перевёл дух, как астматик на последнем издыхании. Через какое-то время его дыхание пришло в норму, и он обратился ко мне:

— Сяотун, живите счастливо с матерью, а я пошёл…

Он потрепал меня по голове, присел на корточки перед девочкой, чтобы она могла вскарабкаться ему на спину. Девочка росточку была крохотного, да ещё в широченной куртке, наполовину забравшись к отцу на спину, она всё время соскальзывала. Протянув руку, отец взял её за ножку и затащил на загривок. Поднялся с ней на спине, вытянув голову, шея у него тоже вытянулась, как у быка, который подставляет её под нож. Битком набитая сумка раскачивалась у него под мышкой, как свешивающийся с прилавка мясника говяжий желудок.

Я потянул его за куртку:

— Пап, не уходи, я не пущу тебя!

И стал стучать в дверь, умоляя мать:

— Мама, пусть папа останется…

Из дома донёсся её крик:

— Пусть катится прочь, далеко-далеко!

Я просунул руку туда, где было разбито стекло, вытащил задвижку и открыл дверь со словами:

— Пап, заходи, я тебя оставляю!

Отец покачал головой и зашагал прочь. Я ухватил его за одежду и громко захныкал, таща к дому. Мне удалось затащить его в дом, и меня обволокло жаром от печки. Мать ещё ругалась, но уже не так громко. Ругань тут же сменялась рыданиями.