Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Младший мирянин, может ли чем-то помочь тебе старый монах?

Обуреваемый самыми разными чувствами, я проговорил:

— О мудрейший, я не закончил вчерашний рассказ.

Монах вздохнул, будто припоминая, что было вчера, и сочувственно спросил:

— Значит, хочешь рассказывать дальше?

— О мудрейший, недосказанное сдерживается в душе и может вызвать нарывы и фурункулы.

Уклонясь от ответа, монах покачал головой:

— Следуй за мной, младший мирянин.

Я последовал за ним в переднюю часть храма, к статуе божества с лошадиной головой — одному из воплощений бога Утуна. На этом открытом пространстве мудрейший уселся на молитвенный коврик, который казался ещё более ветхим, чем вчера, потому что из-за вчерашнего ливня на нём, как и везде, повырастали сероватые грибочки, ухо ему мгновенно облепили мухи, похоже, те же, что ползали по нему вчера, а ещё две, покружив в воздухе, опустились на длинные брови. Эти брови изгибались, дрожали, словно ветви с поющими на них птицами. Я опустился на колени сбоку от мудрейшего, упёршись задом в пятки, и продолжил рассказ. Но цель моего рассказа — уход от мира сего — уже стала не такой чёткой, в отношениях между мной и мудрейшим за эту ночь произошли значительные изменения, перед глазами у меня всё время всплывает образ его молодого и здорового, чувственного тела, старая кашья то и дело становится прозрачной, и мысли у меня путаются. Но я всё же хочу продолжить свой рассказ, как когда-то наставлял отец: если у чего-то есть начало, то должен быть и конец. И рассказываю дальше.

Застыв на секунду, мать хватает меня за руку и размашистым шагом направляется вперёд, по направлению к железнодорожной станции.

Левой рукой мать держала за руку меня, в правой у неё была свиная голова, мы торопливо шли по дороге к станции, всё быстрее и быстрее, пока не перешли на бег.

Когда она схватила меня за руку, я не собирался следовать за ней и изворачивался, чтобы высвободиться, но она держала меня за запястье железной хваткой, и вырваться было невозможно. В душе я был крайне недоволен ею. Как отвратительно ты вела себя, Ян Юйчжэнь, сегодня утром, когда отец вернулся. Отец — человек сильный, как говорится, ногами стоит на земле, а головой подпирает небо, пусть даже сейчас у него не всё складывается, но он смог склонить перед тобой гордую голову, что, может, и не было чем-то потрясающим, но по меньшей мере трогало до слёз. Что ещё тебя, Ян Юйчжэнь, не устраивает? Зачем тебе надо было уязвить его такими злобными речами? Отец предоставил тебе возможность решить всё миром, а ты не только, как говорится, не слезла с осла на покатом склоне, а, наоборот, только и делала, что голосила и вопила, каких только ругательных слов не высказала по поводу его незначительных проступков, так и цеплялась по каждой мелочи, да так, что аж тряслась вся — ну какой благородный муж выдержит такое! Мало того, самым недостойным была твоя попытка выказать свой норов по отношению к моей младшей сестрёнке. От твоей затрещины у неё даже шапочка слетела и показались белые шнурки, вплетённые в косички, сестрёнка разрыдалась, я, её единокровный брат, так из-за этого расстроился, Ян Юйчжэнь, а ты подумай, как неприятно это было отцу! Кто играет, голову теряет, Ян Юйчжэнь, мне со стороны виднее, я понимаю, что этой оплеухой ты всё испортила. Нарушила чувства мужа и жены, разбила сердце отца. Не только его сердце, но и моё тоже. С такой жестокосердной матерью мне, Ло Сяотуну, отныне тоже надо быть настороже. Хоть я и надеюсь, что отец, возможно, останется жить со мной, но в то же время чувствую, что он уйдёт, на его месте я бы тоже ушёл, люди решительные всегда уходят, мне кажется, что нужно бы уйти вместе с отцом, а ты, Ян Юйчжэнь, будешь жить припеваючи одна, будешь сторожить свой большой пятикомнатный дом с черепичной крышей!

Так, злобно бросаясь от одной мысли к другой, я, пошатываясь, поспешал за своей матерью Ян Юйчжэнь. Я не слушался, а другой рукой она ещё тащила свиную голову, поэтому бежали мы небыстро. Народ по дороге косился на нас с любопытством или недоумением. В то необычное раннее утро в глазах прохожих я и мать, тащившая меня бегом по дороге из деревни на станцию, должно быть, являли странное, но занятное представление. Они обращали на нас внимание, равно как и бегущие краем дороги собаки. Они бешено облаивали нас, а одна гналась за нами и норовила укусить.

Получив серьёзный моральный удар, мать не бросила свиную голову на землю, как актёры в некоторых фильмах, а крепко держала её в руке, как бегущий в панике солдат, не желавший выпускать из рук оружия. Ей было тяжело, но она неслась вперёд, таща левой рукой меня, своего сына, а правой прижимая к себе свиную голову, купленную, чтобы совершить небывалый прорыв и наладить с отцом прежние отношения. По её измождённому лицу катились сверкающие капли то ли пота, то ли слёз. Она тяжело дышала, губы беспрестанно шевелились, изо рта без конца неслись ругательства. Она всё ещё ругается, мудрейший, как ты считаешь, следует ли послать её в ад для сквернословов, чтобы там ей язык вырвали?

Нас обогнал мужчина на мотоцикле. Сзади на поперечине у него висело множество больших белых гусей, их шеи беспорядочно изгибались и покачивались, как змеи. Из клювов мутными дождевыми каплями стекала вода, ну что твой бык на ходу мочится. На твёрдой сероватой поверхности дороги оставались бесконечные влажные полоски. Гуси гоготали от боли, в маленьких чёрных глазках посверкивала безнадёжность. Я знал, что животы у них полны грязной воды, ею было насыщено всё, что покидало нашу деревню мясников — мёртвое или живое. Вода была в коровах, овцах, свиньях, бывало, даже в куриных яйцах. У нас ещё загадка была: что в деревне мясников не наполнишь водой? Два года гадали, и никто не мог ответить, только я сразу догадался. А ты, мудрейший, можешь дать ответ? Ха-ха, и у тебя не получается, а у меня получилось сразу. Тому, кто придумал эту загадку, я сказал: «Это вода, у нас в деревне мясников, только воду нельзя наполнить водой».

Мотоциклист обернулся и посмотрел на нас. Чего на нас любоваться, так тебя и так? Я хоть мать не жалую, но ещё больше терпеть не могу этих зевак. Мать давно говорит: «Тех, кто смеётся над сиротами и вдовами, покарают небеса». И действительно: в тот самый момент, когда он обернулся посмотреть на нас, его мотоцикл столкнулся с тополем у дороги. От удара мотоциклист вылетел из седла, наступил пятками на поперечину с гусями, шеи которых беспорядочно обвились вокруг его ног, а потом свалился в придорожную канаву. Одетый в сверкающее, как доспехи, пальто из свиной кожи, на голове — модная в то время шапка-носок из толстой шерсти, большие чёрные очки на носу. Так одеваются в кино убийцы-мафиози. Ходили слухи, что на этом участке дороги попадаются грабители, и мать для храбрости тоже наряжалась примерно так же, она ещё курить научилась, но, конечно, на хорошие сигареты не тратилась. Увидев мою мать в чёрной кожанке, вязаной шапке-носке, в чёрных очках и с сигаретой в зубах, восседающую на мотоблоке, ты, мудрейший, даже не принял бы её за женщину. Мотоциклист промелькнул мимо так быстро, что я не разглядел его; я не понял, кто это, и когда он обернулся, чтобы посмотреть на нас; его лицо стало ясно видно, лишь когда он шлёпнулся навзничь в канаву с тонким слоем воды и когда с него по инерции слетели шапка и тёмные очки. Это был бригадир кухонной команды и по совместительству заготовитель продуктов для городской управы, он часто приезжал к нам в деревню. В течение многих лет он закупал у нас продукты для городских чиновников и партфункционеров, всё, что относилось к жирам и белкам. В политическом отношении это был человек абсолютно надёжный, в противном случае никто не поручился бы за безопасность и жизнь городских руководителей. Этот человек по фамилии Хань, мастер Хань, был собутыльником отца, и отец разрешал называть его «дядюшка Хань».