Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Отец снял девочку с плеч, я поставил у печки две табуретки и предложил им сесть. Девочка уже привыкла к рыданиям матери и вроде бы чуть осмелела.

— Папа, я есть хочу, — сказала она.

Достав из сумки холодный пирожок, отец разломил его на несколько кусочков и положил на печку греться, вокруг вскоре разнёсся аромат жареных пирожков. Отец отвязал эмалированную кружку и тихо спросил:

— Сяотун, горячая вода есть?

Я принёс термос и налил полкружки мутной тепловатой воды. Отец поднёс её ко рту, попробовал и сказал девочке:

— Попей водички, Цзяоцзяо.

Она глянула на меня, словно испрашивая согласия, и я дружелюбно кивнул.

Девочка взяла кружку и стала шумно прихлёбывать, причмокивая при этом, как телёнок, такая милая. Из комнаты влетела мать, вырвала у девочки кружку и вышвырнула во двор. Кружка со звоном покатилась по земле.

Мать влепила девочке оплеуху и рявкнула:

— Нечего здесь воду распивать, лисье отродье!

От удара шапочка слетела, открыв две маленькие косички с вплетёнными белыми шнурками, из-за которых шапочка сидела неровно. Девочка ударилась в плач и бросилась в руки отца. Тот резко встал, дрожа всем телом и сжав руки в кулаки. Я совсем не по-сыновнему надеялся, что он двинет матери, но кулаки отца понемногу разжались. Он обнял девочку и негромко проговорил:

— Из-за всей твоей лютой ненависти, Ян Юйчжэнь, ты можешь резать меня на куски, прикончить меня из ружья, но ребёнка, у которого нет матери, бить не смей…

Мать отступила на пару шагов, взгляд снова стал ледяным. Она уставилась на голову девочки и долго-долго смотрела, потом подняла глаза на отца:

— А что с ней случилось?

Отец опустил голову:

— На самом деле болеть она особо не болела, животом страдала, три дня промучилась и отошла…

Лицо матери подобрело, но она произнесла с прежней ненавистью:

— Это возмездие, правитель небесный воздал вам по делам вашим!

Она прошла в комнату, открыла шкаф, достала пачку сухого печенья, разорвала замасленную обёртку, вынула несколько штук и передала отцу:

— Пусть поест.

Отец покачал головой в знак отказа.

Немного смутившись, мать положила печенье на подставку для печки и заявила: — Какая бы женщина ни попала тебе в руки, доброй смертью не умирает! Мне ещё страшно повезло, что я до сих пор жива!

— Я недостоин её, — сказал отец. — И тебя тоже.

— Оставь все свои слова при себе, — сказала мать, — я их не услышу всё равно, пусть даже небо от твоих слов разверзнется, я с тобой жить не смогу, добрый конь на старый выпас не возвращается, будь ты человек решительный, я не смогла бы оставить тебя, даже если бы захотела.

— Мам, пусть он останется… — канючил я.

Мать ответила холодной усмешкой:

— А ты не боишься, что он наш новый дом проест?

— Правильно говоришь, — горько усмехнулся отец, — добрый конь на старый выпас не возвращается.

— Пойдём в ресторан, Сяотун, — сказала мать, — мяса поедим, вина выпьем; мы с тобой за эти пять лет настрадались, сегодня можно себе и позволить!

— Не пойду! — заявил я.

— Смотри не пожалей, ублюдок! — вспыхнула мать.

И, повернувшись, вышла из дома. Только что на ней был овчинный полушубок, но она в какой-то момент успела снять его и чёрную собачью ушанку тоже. Теперь она надела синее вельветовое пальто, из-под которого выглядывал высокий воротник рыжего свитера из синтетики, от которого летели искры. Держалась она очень прямо, с несколько неправдоподобно задранной головой, грациозно вышагивая, как только что подкованная наново кобылка.

Когда она вышла за ворота, я почувствовал значительное облегчение. Взял с печки пирожок и предложил девочке. Она подняла глаза на отца, тот кивнул, она взяла пирожок и принялась жевать его, откусывая большие и маленькие куски.

Отец вынул из-за пазухи пару окурков, собрал из них табак, свернул самокрутку из куска старой газеты и прикурил от печки. Из ноздрей у него потянулись струйки сизого дыма, и, глядя на его седеющую шевелюру и седые усы, на отмороженные уши с гнойниками и вытекающим из них чем-то жёлтым, я вспомнил, как ходил тогда с ним на ток оценивать скотину, как ел мясо в ресторанчике Дикой Мулихи, и душу охватили тяжёлые переживания.

Чтобы сдержать слёзы, я отвернулся и больше не смотрел на него. Вдруг вспомнив про миномёт, я сказал:

— Пап, мы ничего не боимся, теперь никто не посмеет нас обидеть, у нас большая пушка имеется!

Я бегом отправился в пристройку, откинул драные листы картона и приподнял тяжеленный круг — базу миномёта.

Напрягая все силы, я еле-еле вытащил его во двор, бросил напротив ворот и тщательно установил. Из дома вышел, ведя за руку девочку, отец:

— Что это ты раздобыл такое, Сяотун?

Не затруднившись ответить, я порысил в пристройку, вернулся с такой же тяжёлой треногой и положил её рядом с кругом. Ещё одна ходка — и я принёс на плече гладкую трубу. И собрал всё вместе, установив её на треногу и круг.

Действовал я быстро и умело, как заправский артиллерист. И, отойдя в сторону, гордо сказал:

— Пап, это восьмидесятидвухмиллиметровый японский миномёт, крутая вещь!

Отец осторожно подошёл к миномёту и, наклонившись, стал тщательно осматривать.

Этот образчик тяжёлого вооружения достался нам в виде нескольких кусков железного лома, покрытых целым слоем ржавчины, и я сначала начисто отдирал её кирпичом, потом тщательно обрабатывал наждачной бумагой, не пропуская ни один уголок, отчистил и внутреннюю поверхность трубы, запуская туда руку, а недавно смазал покупной смазкой. Теперь миномёт обрёл изначальный вид — корпус с сизовато-стальным отливом, он молодцевато застыл, разинув пасть, ни дать ни взять могучий лев, готовый в любую минуту издать рык.

— Пап, ты внутрь трубы загляни.

Взгляд отца скользнул в ствол миномёта, и лучик света лёг на его лицо. Он поднял голову, стрельнул глазами по сторонам. Я видел, что он взволнован, а он, потирая руки, сказал:

— Добрая вещица, действительно добрая! Откуда она у вас?

Я засунул руки в карманы и, водя ногой по земле, с якобы безразличным видом ответил:

— Да вот привезли нам, какой-то старик со старухой доставили на своём старом муле.

— Стреляли из него, нет? — Отец ещё раз заглянул в дуло: — Вот уж шарахнет так шарахнет, настоящее оружие!

— Я собираюсь, как наступит весна, смотаться в Наньшаньцунь к этим старикам, у них наверняка и мины есть, куплю у них всё, что имеется, и пусть кто попробует меня обидеть, весь дом ему разнесу! — Я поднял глаза на отца и добавил угодливо: — Можем первым делом Лао Ланю дом разнести!

Отец с горькой усмешкой покачал головой, но ничего не сказал.

Девочка доела пирожок и заявила:

— Пап, я ещё хочу…