Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Я шагал по дороге, названной Лао Ланем улицей Ханьлинь, и смотрел, как капли воды, подобно жемчужинам, стекают по черепице, освещённой солнцем. От этой пронизывающей сознание торопливой капели, от врывающегося в ноздри свежего запаха тающего снега с примесью духа земли на душе было особенно ясно. На снегу в тенистых местах рядом с домами или на покрытых снегом кучах мусора возились и расхаживали куры и собаки, уж не знаю, чем они там занимались. Люди входили и выходили из салона красоты «Мэйли». Из торчащей из-под стрехи дымовой трубы вырывался густой тёмный дым, и стекающая с края трубы сажа пачкала белый снег под крышей. На ступенях своего дома стоял в привычной позе Яо Седьмой, покуривая с печатью глубокой задумчивости на лице. Завидев меня, он махнул рукой, я не хотел обращать на него внимание, но, поколебавшись, когда очутился перед ним, поднял на него глаза, припомнив его оскорбления. Когда отец сбежал, он, бывало, говорил в присутствии каких-то зевак: «Сяотун, вернёшься, скажи матери, пусть сегодня вечером для меня дверь не запирает!» Зеваки загоготали, а я рассерженно бросил в ответ: «Так и эдак восемь поколений твоих предков, Яо Седьмой!» У меня было заготовлено немало грязных ругательств, чтобы в нужное время ответить на его провокации, но я не ожидал, что он приветливо поинтересуется:

— Племяш Сяотун, батюшка твой дома чем занят?

— Так я тебе и сказал, чем мой батюшка дома занят, — холодно проговорил я.

— Ишь, норов какой у паршивца, — крякнул он. — Вернёшься домой, передай отцу, пусть зайдёт ко мне, нужно дело одно обсудить.

— Извини, — отрезал я, — передавать твои слова я не обязан, и отец прийти к тебе не сможет.

— Ну и характерец, — сплюнул тот. — Тоже упрямый, гадёныш.

Оставив позади Яо Седьмого, я свернул в широкий проулок семьи Лань. Этот проулок выходил на мост Ханьлинь через реку Улунхэ, перевалив через который, оказываешься на шоссе, ведущем в уездный город. У ворот дома Лао Ланя стояли два лимузина «Сантана», водители слушали музыку, а собравшиеся вокруг ребятишки то и дело тыкали пальцами в сверкающие детали корпуса. Низ машин был полностью заляпан чёрной грязью. Я понял, что наверняка у Лао Ланя кто-то из чиновных, в такое время, когда едят и пьют, стоя в проулке, можно учуять тянущуюся из дома плотную дымку ароматов. Среди них я чётко различал ароматы различных видов мяса, словно видел каждый из них собственными глазами. Вспомнились наставления матери: «Никогда не заходи, когда в чужом доме едят, иначе людям будет неловко или можно поставить их в неудобное положение». Но я вспомнил также, что пришёл совсем не за тем, чтобы попрошайничать, а чтобы пригласить его на угощение в наш дом. Поэтому я решил всё же ввалиться и выполнить поручение матери.

Я впервые заходил в ворота дома Лао Ланя. Как я и говорил раньше, снаружи его дом не шёл ни в какое сравнение с нашим, но стоило войти во двор, как тут же чувствовались основные отличия. Наш дом смахивал на пирожок из белой муки с начинкой из гнилой кочерыжки, а дом Лао Ланя походил на пирожок из низкосортной муки с начинкой из трёх видов. [48] Обычно это креветки, курица и рыба. Эта чёрная корочка делается из низкосортной муки с добавлением различных малых хлебов, [49] К малым хлебам, кроме риса, пшеницы, чумизы, кукурузы и гаоляна, относят, например, горох и просо. питательных и насыщенных, подвергнутых очистке; наша белая корочка только с виду белая, а на самом деле она из дрянной муки с добавлением осветлителя, вредного для здоровья. Такую муку получают из пшеницы, запасённой на случай войны, из-за многолетнего хранения она теряет все питательные качества. Конечно, сравнение наших домов с пирожками хромает, я это понимаю и прошу прощения, мудрейший, но мой культурный уровень невысок, лучшего сравнения не придумал. Стоило мне ступить за ворота, как меня встретили грозным лаем две немецкие овчарки. У каждой красивая конура, на шее позвякивает никелированная цепь. Я инстинктивно прижался к стене, приготовившись отразить нападение. Но эти два надменных пса и глазом не повели в мою сторону, лишь гавкнули пару раз для порядка. Я заметил перед каждым миску с превосходной едой, а также косточку с куском свежего мяса. Хищные звери должны есть сырое мясо, только тогда они могут сохранять свою свирепую натуру, если даже грозного тигра кормить каждый день бататом, пройдёт время, и он превратится в свинью. Эти слова Лао Ланя гуляют по всей деревне. Он сказал также, что «во всём мире собаки жрут дерьмо, а волки едят мясо», данное природой — вещь упрямая, её так просто не изменишь. Эти слова Лао Ланя в деревне тоже все знают.

Из восточной пристройки дома Лао Ланя вышел человек в белой шапочке с коробкой для еды в руках, мы с ним чуть не столкнулись. Я узнал Лао Бая, шеф-повара ресторана собачьего мяса Хуаси, знатного мастера по собачатине, он приходился дальним родственником невестке собакозаводчика Хуан Бяо. Раз Лао Бай вышел из восточной пристройки, значит, там и проходило пиршество; и Лао Лань не мог не присутствовать на банкете в своём доме. Набравшись храбрости, я открыл дверь в пристройку.

Нос вёл меня на сногсшибательный аромат собачатины, и первым, что бросилось в глаза, был большой вращающийся круглый стол и окутанный паром котёл из красной меди. Вокруг стола несколько человек, среди них и Лао Лань, ели и пили от души. Лица блестели, наполовину от пота, наполовину от масла. Кусок за куском они подцепляли палочками из котла истекающую соком собачатину и отправляли в рот, хлюпая от слишком горячего мяса, и тут же заливали его холодным пивом. Первосортное пиво «Циндао» в высоких прозрачных стаканах, золотистое, с янтарным отблеском и вереницей поднимающихся красивых пузырьков. Какая-то толстая тётка с багровым, как аметист, лицом сначала глянула на меня, но ничего не сказала, лишь перестала жевать и стала рассматривать меня, надув щёки.

Лао Лань повернулся ко мне, на миг замер, а потом с сияющим лицом заговорил:

— Ло Сяотун, ты чего явился? — и не дожидаясь ответа, обратился к толстухе: — Пришёл самый голодный ребёнок на свете. — Потом снова перевёл взгляд на меня: — Ло Сяотун, ты вроде говорил, что того, кто накормит тебя досыта мясом, ты можешь назвать родным отцом?

— Да, — подтвердил я, — я действительно так говорил.

— Тогда, сынок, садись за стол, сегодня ты у меня наешься, это целый котёл собачатины от Хуаси, туда добавлено свыше тридцати видов приправ, уверен, что никогда в жизни ты такого не едал.

— Давай, мальчик, — скривила рот толстуха: по произношению явно не из наших мест. Её сосед, по всей видимости, рангом пониже, повторил, как автомат:

— Давай, мальчик.

Я проглотил слюну: