Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Железным крюком Хуан Бяо вытащил свиную рульку и поднёс к глазам. Чего смотреть-то? Уже готово, разварилось, если варить дальше, перебор будет. Он бросил рульку обратно в котёл, зацепил и поднёс к глазам собачью ногу, не только осмотрел, но и понюхал. Чего нюхать-то, болван? Всё уже готово, быстрее гаси огонь в печи, хватит варить, мясо готово. Он неторопливо зацепил баранью ногу, так же поднёс к лицу, осмотрел, обнюхал, вот болван, нет, чтобы откусить кусочек! Ну, хорошо, наконец-то понял, что хватит. Он отставил в сторону крюк, принялся вытаскивать поленья из печи, и огонь начал слабеть. Он вытаскивал только что полыхавшие поленья, усыпанные искрами, и запихивал в жестяное ведро с песком перед печью, помещение наполнилось белым дымком, к аромату мяса примешался запах гари. Огонь в печи заметно ослабел, вода в котле уже не бурлила, как раньше, но между всеми этими собачьими и бараньими ногами и свиными рульками по-прежнему вырывались маленькие клочья пены. Мясо пело негромкую песню в ожидании, когда его съедят. Хуан Бяо зацепил крюком баранью ногу и положил в таз позади большого котла. Потом туда же отправились собачья нога, два отрезка говяжьего хвоста и свиная рулька. Покидая всех остальных и весело повизгивая, они махали мне «ручками». Ручонки у них короткие и маленькие, как лапки у ежа. Случившееся потом вообще ни в какие ворота не лезет: этот ублюдок Хуан Бяо выбежал на улицу, огляделся по сторонам, зашёл обратно и запер дверь. Я думал, этот подлец набросится на еду, что он будет есть, гад, мясо, которое надеялось, что его буду есть я. И весь исполнился зависти. Но он повёл себя совсем не так, как я предполагал. Он не стал есть мясо, и я с облегчением вздохнул. Он поставил перед котлом табуретку, встал на неё, расстегнул пуговицы на мотне, выпростал свою мерзкую штуковину, нацелил на котёл с мясом и направил туда струйку тёмно-жёлтой мочи.

Куски мяса в котле, тоненько повизгивая, беспорядочно перемешались, тесня друг друга и пытаясь спрятаться. Хлынувшая обильной струёй моча Хуан Бяо подвергла его страшному оскорблению. Его запах мгновенно переменился. Каждый кусок удручённо лил слёзы в котле. А Хуан Бяо, закончив своё омерзительное деяние, с довольным видом убрал свой гнусный инструмент. С хитрой улыбочкой на лице он взял лопату и стал помешивать в котле. Кускам мяса ничего не оставалось, как только помыкивать и переворачиваться. Отставив лопату, Хуан Бяо взял небольшую медную ложку, зачерпнул бульона, поднёс к носу, понюхал и с довольной ухмылкой произнёс:

— Чудный запашок, отведайте-ка моей мочи, сволочи.

Я бросился открывать окно. Хотелось громко закричать, но в горле встал ком. Я был страшно обижен и раздосадован. Хуан Бяо с испугу бросил ложку рядом с котлом, резко повернулся и увидел меня. Лицо его побагровело, зубы оскалились, и вырвался сухой смешок. Хихикнув, он проговорил:

— Сяотун, ты как здесь оказался?

Я злобно смотрел на него, ни слова не произнеся.

— Иди, иди сюда, — помахал он мне рукой. — Я знаю, ты любишь мясо, сегодня накормлю тебя досыта.

Опершись на подоконник, я одним прыжком очутился в кухне. Хуан Бяо заботливо подвинул мне складной стул, усадил, поставил передо мной табуретку, на которую только что вставал, и установил на неё жестяной таз. Улыбаясь мне притворной улыбочкой, взял крюк, вытащил из котла баранью ногу, с которой стекал бульон, стряхнул её пару раз и положил в таз:

— Ешь, малыш, наедайся от пуза, это баранья нога, а в котле ещё есть собачьи ноги, свиные рульки, говяжьи хвосты, ешь, что хочешь.

Опустив голову, я посмотрел на страдальческое выражение лежащей в тазе ноги и холодно проговорил:

— Я всё видел.

— Что ты видел? — неуверенно произнёс Хуан Бяо.

— Всё видел.

Почесав шею, Хуан Бяо хихикнул:

— Дружище Сяотун, я их терпеть не могу. Терпеть не могу за то, что они день за днём приходят на бесплатные харчи. К твоим родителям я не…

— Но мои родители тоже хотят есть!

— Да, твои родители тоже хотят есть, — усмехнулся он. — Древние говорили: «Не видел, как приготовлено, значит, чистое», — верно? На самом деле чуть облитое мочой мясо становится нежнее и свежее. Моя моча никакая не моча, а первоклассное кулинарное вино.

— А сам ты такое ешь?

— Странно, что человек не может пить собственную мочу? — усмехнулся он. — Но вот ты, раз уж видел, тоже не можешь заставить себя есть, — он взял таз, вернул баранью ногу в котёл, потом поставил передо мной таз с мясом, вынутым из котла до того, как он туда помочился. — Вот, парнишка, это, как ты видел, выловлено из котла до добавления кулинарного вина, можешь есть спокойно. — Он взял с разделочной доски плошку толчёного чеснока и поставил передо мной: — Вот, макай сюда, у твоего дяди Хуана мясо единственное в своём роде: разваренное, но не сильно, жирное, но не приторное, меня специально пригласили, чтобы я его приготовил.

Склонив голову, я смотрел на эти излучающие радость куски мяса, на то, как они возбуждены, на их подрагивающие, как виноградная лоза, маленькие ручки, слышал их речь, походившую на пчелиное жужжание, и душа переполнялась чувств. Речь их была еле различимой, но каждый иероглиф произносился чётко, и я слышал всё чрезвычайно ясно. Я слышал, как они называли меня по имени, как рассказывали о себе, о своей красоте, чистоте и замечательных качествах.

— Раньше мы были частями собаки, быка, свиньи, барана, — говорило мясо, — но нас трижды промыли в чистой воде, три часа варили, и мы уже стали чем-то отдельным, со своей жизнью, своими мыслями и, конечно, чувствами. Наше нутро пропиталось солью — и у нас появилась душа. Наше нутро пропиталось уксусом, вином — и у нас возникли чувства. В наше нутро проникли лук, имбирь, анис, корица, кардамон, сычуаньский перец — и мы обрели выразительность. Мы твои, мы хотим быть твоими. Мучительно кувыркаясь в кипятке котла, мы звали тебя, ожидали тебя. Мы надеялись, что нас съешь ты, боялись, что нас съест кто-то другой. Но мы бессильны. Слабая женщина ещё может очиститься от поругания самоубийством, а мы и этого не можем. Наша жизнь ничтожна, мы можем лишь покориться судьбе. Если не ты съешь нас, неизвестно, какой простолюдин вонзит в нас зубы. Они такие: могут откусить и бросить на стол, чтобы на нас пролилось терпкое вино из рюмки. Могут и загасить о нас окурок, чтобы в душу к нам проник мерзкий никотин и нас обволокло ядовитым дымом. Собирают нас вместе с шелухой от креветок, панцирями крабов, грязными салфетками и бросают в мусорное ведро. В этом мире таких людей, подобных тебе, Ло Сяотун, которые любят мясо, разбираются в нём, которым оно действительно нравится, очень мало. Дорогой Ло Сяотун, ты любишь мясо, а мясо любит тебя. Как же мы любим тебя, давай, съешь нас. При этом мы чувствуем себя, как женщина, которую берёт замуж горячо любимый мужчина. Давай, Сяотун, женишок ты наш, что ещё сомневаешься? Что ещё переживаешь? Действуй, шевели руками, раздирай нас, разжёвывай, отправляй в живот, разве ты не знаешь, что всё мясо в Поднебесной только на тебя и уповает, перед тобой и благоговеет, возлюбленный всего мяса в Поднебесной, почему ты ещё не с нами? Ах, Ло Сяотун, любимый, или ты ещё не ешь нас потому, что сомневаешься в нашей чистоте? Или ты считаешь, что, ещё будучи собаками, коровами, баранами, мы набрались всех этих гормонов, рактопамина [61] Рактопамин — кормовая добавка для увеличения мышечной массы. и прочей отравы? Да, это суровая реальность, чистого мяса в Поднебесной уже осталось немного, в хлевах, загонах и конурах много выросших на отбросах свиней и быков на гормонах, наевшихся удобрений овец и отведавших химических препаратов собак, найти чистую, неотравленную скотину очень непросто. Но мы-то, Сяотун, чистенькие, нас специально закупал в захолустье гор Наньшань командированный твоим отцом Хуан Бяо, мы — тамошние собаки, выросшие на отрубях и зелени, мы — коровы и овцы, питавшиеся зелёной травой и родниковой водой, мы — жившие в горных ущельях дикие свиньи. В нас до и после забоя воды не впрыскивали и уж тем более в формалине не вымачивали. Такое чистое мясо уже днём с огнём не найдёшь. Ешь нас быстрее, Сяотун, если нас не съешь ты, то нас съест Хуан Бяо. Этот якобы преданный Хуан Бяо, которому корова родная мать, своих собак поит коровьим молоком, его собаки тоже с гормонами. И в его собачатину воду впрыскивают. Не хотим, чтобы он нас ел…