Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Размышляя о людях и мясе, я дошёл до отцовского мясокомбината. Ворота плотно закрыты, калитка рядом тоже. Я попробовал постучать в неё — звук получился такой громкий, что я сам испугался. «Вообще сейчас время занятий в школе, — подумал я, — и, если я появлюсь перед родителями в это время, они вряд ли обрадуются». И неважно, по какой причине. Они уже заразились от Лао Ланя и считали, что, только пройдя через школу, я смогу выделиться среди других, или, другими словами, стоит мне поступить в школу, так сразу будет видно, что я выделяюсь. Было ясно, что понять меня они не могут, пусть я даже расскажу всё, о чём думаю, всё равно не поймут. Вот так и страдают все похожие на меня талантливые дети. Мне не следует в это время появляться на работе у отца, но налетающий аромат мяса из кухни непреодолим. Задираю голову, смотрю на небо, оно такое голубое, солнце сверкает, время идти обедать к Лао Ланю ещё не пришло. А почему нужно идти обедать к нему? Потому что отец и мать домой на обед не возвращаются, Лао Лань тоже, так что Лао Лань велит невестке Хуан Бяо готовить обед на всех и одновременно ухаживать за его женой, прикованной к постели болезнью. Дочь Лао Ланя Тяньгуа училась в третьем классе начальной школы. Поначалу у меня не было тёплых чувств к этой светловолосой девчонке, а теперь есть: в основном я отношусь к ней хорошо, потому что она очень бестолковая, раздумывает над задачами очень поверхностно и, если посчитает неправильно, начинает лить слёзы, дурья башка. Моя сестрёнка, конечно, тоже обедает в семье Лань. Она у меня тоже способный ребёнок. У неё тоже есть привычка вздремнуть во время урока. А также особенность пребывать не в настроении, когда нет мяса. А вот Тяньгуа мяса не ест и, глядя, как мы с сестрёнкой поглощаем мясо большими кусками, ругает нас и называет волками. А мы, с жалостью глядя, как она ест вегетарианскую еду, платим ей тем же и называем овцой. Жена Хуан Бяо женщина сообразительная, у неё белое лицо, большие глаза, короткие волосы, красные губы, белые зубы, смеётся каждый день, даже когда одна на кухне моет посуду. Она, конечно, знает, что мы с Цзяоцзяо приходим вместе, но для неё главное — обслуживать Тяньгуа и её мать, поэтому она готовит главным образом вегетарианскую еду, иногда бывают и мясные блюда, не очень вкусные, потому что она не очень старается их готовить. Поэтому у Лао Ланя мы столуемся без особого удовольствия. Во всяком случае, у нас всегда есть возможность набить живот мясом за ужином.

Через эти полгода после возвращения отца в нашу семью произошли огромные изменения, можно сказать, колоссальные, и всё, что раньше и во сне нельзя было представить, стало реальностью. Мать и отец уже были не те, что в прошлом. То, что раньше приводило к их ссорам, стало ужасно смешным. Я понимал, что основной причиной, которая привела к этим изменениям, стала их приверженность Лао Ланю. Вот уж поистине — около чего потрёшься, тем и замараешься, с кем поведёшься, от того и наберёшься, следуя за колдуньей, научишься пляске духов.

Жена Лао Ланя была скована тяжким недугом, но сохраняла прекрасные манеры. Я не знал, что у неё за болезнь, видел лишь, какая она бледная и слабая. При взгляде на неё приходили на ум ростки картошки, не видевшей в погребе солнечного света. Ещё мы нередко слышали, как она стонет на кане, но при звуке шагов стоны тут же затихали. Мы с Цзяоцзяо звали её тётушкой. Смотрела она на нас как-то странно. В уголках рта у неё то и дело возникала таинственная усмешка. Мы чувствовали, что её дочь Тяньгуа совсем не близка ей, будто неродная. Я знаю, у всех взрослых дома есть какие-нибудь тайны, Лао Лань — взрослый, и обычным людям, конечно, было не разобраться, что творится у него в семье.

Так, пока голова моя была полна роящихся мыслей, я направился от калитки вдоль забора, пока не дошёл до внешней стены кухни. Чем ближе я подходил к ней, тем гуще становился аромат мяса. Перед моими глазами эти прекрасные куски мяса словно перекатывались в котле. Стена высока; у основания она кажется ещё выше. Наверху колючая проволока. Забраться туда непросто не только такому, как я, ребёнку, но и взрослому человеку. Но безвыходных положений не бывает, и, уже потеряв надежду, я заметил ведущую наружу сточную канаву. Грязная, конечно, а что это за сточная канава, если она не грязная? Подобрав сухую ветку, я присел рядом с канавой и принялся отодвигать в сторону щетину, перья и прочую грязь, чтобы расчистить проход. Я понимал, что, какого бы размера ни было отверстие, главное, чтобы прошла голова, а уж тело пройдёт. Потому что только голова не может сжиматься, тело-то сожмётся. Веткой я смерил диаметр головы, а потом высоту и ширину канавы. И понял, что пролезу. Чтобы легче было протискиваться, скинул рубашку и штаны. А чтобы не слишком пачкаться, зачерпнул пригоршню сухой земли и бросил на мокрое дно канавы. Потом глянул на шоссе впереди: пешеходов нет, только что проехал трактор, ещё одна повозка далеко отсюда — у меня как раз есть прекрасная возможность пробраться через канаву. По ширине и высоте канавы моя голова проходила довольно свободно, однако начать пролезать на самом деле было всё же непросто. Я встал на карачки, максимально прижавшись к земле, и засунул голову. В нос ударил целый букет запахов, и я задержал дыхание, чтобы вся эта вонь не проникла в лёгкие. Стоило мне наполовину засунуть голову, как она вроде бы застряла; в этот миг я страшно перепугался и переволновался. Но тут же успокоился. Потому что чётко понимал: если человек волнуется, голова у него пухнет и можно действительно застрять. И таким образом можно закончить свою короткую жизнь в сточной канаве. Этак я, Ло Сяотун, могу и погибнуть понапрасну. В этот момент захотелось вытянуть голову обратно, но ничего не получалось. В этот критический момент я невозмутимо поменял положение головы в канаве. «Вот сейчас подрасшатаю немного, — думал я, — потом с силой просуну вперёд шею — уши и освободятся». Было ясно, что самый трудный момент позади, осталось поменять положение тела, и стена преодолена. Вот так, по сточной канаве, я проник через стену и уже стоял на территории отцовского комбината.

С помощью стального прута достал одежду с той стороны канавы, вырвал клок травы из угла стены и кое-как очистился от грязи. Потом проворно оделся, пригнувшись, проскользнул по узкому проходу между стеной и кухней и очутился перед окном. Тут густой аромат мяса обволок меня, я будто пропитался вязким мясным бульоном.

Подобрав ржавый лист железа, я вставил его в щель между створками окна, легонько повернул, и загораживавшее зрение окно бесшумно открылось. В нос яростно ударил аромат мяса. Большой котёл, в котором оно варилось, отстоял от окна метров на пять, под ним было полно дров, гудел огонь, в котле булькало мясо, белая пена чуть не переливалась через край. Откуда-то вошёл Хуан Бяо в белом переднике и белых нарукавниках. Испугавшись, что он обнаружит меня, я торопливо спрятался у окна. Он принялся помешивать мясо в котле стальным крюком. Там я заметил разрубленные говяжьи хвосты, цельные свиные рульки, собачьи ноги целиком, бараньи ноги. И свинина, и собачатина, и говядина, и баранина — всё варилось в одном котле, пританцовывало, пело песни, приветствовало меня оттуда. Запахи от каждого вида мяса смешивались в один густой аромат, но мой нос их различал.