Теодор Мазилу - Заства

Небо было синее-синее…

Расстрел коммуниста Вицу прошел точно так, как он представлял себе за несколько часов до этого.

Цуцуляска взгромоздилась на забор — посмотреть, вернулась ли соседка с рынка. Добрица чистила горох. Бросала горошины в таз и забавлялась, слыша, как они стучат. Подле нее, в корытце, спокойно лежала маленькая Нелуца.

— Коана Добрица!

Добрица прервала свое занятие, чтобы покачать Нелуцу, не слыша зова соседки.

Цуцуляска снова позвала ее, на этот раз потише. Она была рада, что женщина не услышала ее с первого раза, и надеялась, что не услышит и теперь.

— Коана Добрица!

Цуцуляска крикнула громче, чем ей бы хотелось. Когда Добрица подняла глаза и увидела ее на заборе, Цуцуляска испугалась так, будто она пряталась от Добрицы, а та ее теперь нашла. Она уже жалела, что окликнула Добрицу.

— Ах это ты, ты… — рассмеялась Добрица.

— Да, это я, — призналась женщина, как человек, отдающий себе отчет, что больше прятаться нет смысла. — Это я… Ты что делаешь?

— Не видишь? Горох чищу… А ты на рынке не была? Съездила бы на Ронд… Там дешевле всего.

— Не была… У меня со вчерашнего дня еда осталась… Я больше не готовлю каждый день, — с гордостью ответила Цуцуляска. — Мелкий горошек-то… — довольно констатировала Цуцуляска, раскрывая стручок. Горох ей не нравился, но она восхищалась, чтобы доставить удовольствие Добрице. Подкинув горошинки на ладони, она бросила их в таз.

— Вот и горох скоро перезреет… — уныло сказала Добрица, найдя перезревший стручок и показывая его Цуцуляске.

Та в свою очередь посмотрела на стручок и согласилась с Добрицей.

— Не беда, уже арбузы вышли…

— Горох был дешевый… И сытный… еще день, другой — и не будет его.

— Арбузы вышли… — еще раз повторила Цуцуляска, чтобы утешить ее.

— Да что мне с арбузов, — пренебрежительно сказала Добрица. — Из арбузов похлебку не сваришь. Горох сам по себе еда, а арбуз только так, на сладкое… Право не знаю, что мы зимой есть будем, если еще война не кончится. Видала, почем лук?

— Я на рынке не была…

— А я была, — испуганно сказала женщина. — Была и видела, сколько запрашивают за пучок лука… Не знаю, что зимой есть будем.

— Мир заключат, — шепотом проговорила Цуцуляска, стыдясь, что сообщает это именно Добрице.

— А правда, что заключат? — каким-то злым голосом спросила Добрица.

— Так люди говорят. Опостылела она всем, война эта…

— А если заключат мир, мужики вернутся с фронта? — спросила Добрица все тем же голосом, полным горечи и злобы.

— Распустят их по домам… — шепотом ответила Цуцуляска, как бы желая сказать Добрице, что это не великое дело.

— А мертвых не распустят, — сказала Добрица и разрыдалась. — Мертвые в земле гниют… Что, разве не так, Цуцуляска?

Соседка призадумалась. Судя по выражению ее лица, можно было подумать, что она сомневается в том, что мертвые гниют в земле. Казалось, она размышляет, задает какие-то вопросы, с кем-то советуется.

Она не могла поверить, что мертвые гниют в земле. Это слишком огорчило бы Добрицу. А Добрица была порядочная женщина, дала ей взаймы мерку кукурузной муки, разрешала брать воду из ее колодца и ничего взамен не просила.

Гудок «Базальта» возвестил о конце утренней смены.

— Мой-то с работы домой не вернется… — констатировала женщина и снова заплакала.

— Не плачь, другие услышат, — сказала Цуцуляска, видя, что как раз тогда проходили по улице мадам Вестемяну и Амброзел. — А не можешь не плакать — иди в дом…

— Муж коаны Мариоары вернется, — озлобленно заметила женщина, как бы не слыша упрека соседки. Казалось, она говорит не с Цуцуляской, а сама с собой. — Вот как прогудит «Базальт» к четырем, он сейчас же и появляется. И портнихин, Ветуцын, возвращается, — продолжала Добрица, досадуя на всех женщин, у которых мужья были живы. — Я его всегда вижу, как он с судками в руках домой идет. Скинет рубаху, а она несет ему воды помыться… Грязный ведь он после работы. И Вестемяну возвращается…

— Ну, чего ты про этого вспомнила? Этот возвращается из налогового управления, — презрительно ответила Цуцуляска, как бы не признавая по этой причине, что господин Вестемяну на самом деле возвращается домой.

— Муж коаны Веты тоже возвращается, хотя она уже и пожилая женщина… Как только прогудит «Базальт» — к четырем, он сейчас же домой… Как это он так быстро приходит? — сердилась Добрица. Все больше и больше ожесточаясь, она мучительно старалась представить себе, что делают все эти мужья, чтобы так быстро вернуться домой. Того и гляди, трамваем едут? Не зайдут пропустить стаканчик, не опаздывают, а прямо домой идут, — продолжала Добрица тем же озлобленным голосом. В этой поспешности, с которой мужчины возвращались домой, она усматривала как бы издевательство над собой, молодой вдовой с грудным ребенком на руках.

Она посмотрела на Цуцуляску и вдруг остолбенела, сделав новое открытие. Казалось, соседка смертельно обидела ее чем-то, в чем она лишь теперь отдавала себе отчет.

— И твой тоже с работы домой возвращается.

Цуцуляска вздрогнула, как от пощечины. Попыталась защититься.

— Да как мой-то возвращается… Какие вензеля ногами выписывает.

Но пренебрежение, с которым Цуцуляска говорила о возвращении мужа домой, не только не умиротворило, а напротив еще больше ожесточило Добрицу.

— Возвращается, — с упором на каждый слог сказала она, давая понять соседке, что все ее попытки скрыть истину обречены на провал. — Возвращается… Ты что думаешь, я слепая, не вижу? Ушей не имею, чтобы слышать? Не вижу, когда он хмельным домой возвращается? Не слышу, как трясет калитку и кричит: «Цуцуляска, а ну, Цуцуляска, отвори, а не то убью… Ах ты, чертова баба, тудыть тебя… Отвори, а не то искалечу…»

— Пьет, как свинья… Пьет и Сонсонел и другие люди, но только у себя дома, вместе с женами, а он в кабаке напивается…

— И пусть себе напивается, — выступила в его защиту Добрица. — Раз он мужчина, так и должен пить… А ты его не черни, потому как он твой законный муж. Мало ли что в семье случается… другие и дерутся и мирятся. Будто мой меня не бивал?! — с тоской и гордостью вспомнила Добрица. — Много я от него побоев приняла, — все так же печально и так же гордо добавила она.

И невольно улыбнулась воспоминаниям.

— Помню, было дело на масленице… Не знаю уж, что я ему такое сказала, что не так сделала или что ему почудилось… Может, щи пересолила… Здорово он тогда меня поколотил. Я тогда, Цуцуляска, вся в синяках была… Дня три в постели провалялась, целую неделю из дому не выходила.

Теперь, по истечении времени, когда уже мужа подле нее не было, Добрица с умилением и гордостью вспоминала о принятых от него побоях.