Ричард Руссо - Шансы есть…

— Я сносно пою.

— Хочешь заниматься этим и дальше в жизни?

Она пожала плечами.

— А почему вы спрашиваете?

— Просто интересно, не играешь ли ты с собой на понижение. Так многие поступают.

— У меня такое чувство, что мы сейчас говорим о вас.

Мики был прав, подумал он. Она и вправду не дура.

— Ладно, — произнесла она, — а у вас с чем хорошо?

Тедди задумался.

— Наверное, я бы сказал, — с тем, чтобы чинить сломанное.

— Типа чего?

— Много чего. В детстве я дома ремонтировал. Тостеры. Радио. Все, что портилось.

— Должно быть, родители были довольны.

— Да не особо. Они английский в старших классах преподавали. И смотрели свысока на тех, кто умел что-то полезное.

— А сейчас вы что чините?

— Чужие книжки.

— Почему же свою не напишете, раз у вас это хорошо получается?

— Вот видишь? Сразу в самое яблочко. Мой любимый преподаватель в колледже советовал не писать книгу, пока не станет невозможно ее не писать. Похоже, я следую его совету.

Она хитро улыбнулась.

— Я б на вашем месте с этим слишком не тянула. Выглядите вы не то чтоб очень.

— Верно, только я не всегда выгляжу так скверно, как сейчас.

— Поверю вам на слово.

— А ты, наверное, молотком махать не умеешь?

Дилия посмотрела на него так, словно он произнес что-то на суахили.

— Типа — гвозди забивать?

— Именно.

— Да не очень.

— Хотела бы научиться?

— Да не очень. — Но Тедди понимал, что она заинтригована. — А что?

— Я просто думаю о том, что ты сказала. Про все эти лишние часы в сутках, которые тебе трудно чем-то заполнять. Я где-то читал, что физический труд — лучшее развлечение для обеспокоенного ума.

— И за это будут платить?

— А как же.

— О, понимаю. Думаете, раз я тут, вдали от моих обычных поставщиков, я не смогу себе нигде сшибить?

— Вовсе нет. — Хотя да, такая мысль в голову ему пришла.

— Потому что срастить на этом острове я смогу секунды за две.

— Тебе будет слишком некогда.

— И еще — к вашему сведению… Если мы будем работать вместе, скорее уж вы сторчитесь, чем я уйду в завязку.

— Поглядим, каковы тут шансы.

— К тому же я — не то, что можно починить, если вы об этом думаете.

Об этом он, конечно, и думал.

— Полагаю, ты права. И все же все эти свободные часы — а у меня еще тонна всяких историй.

— Вы это действительно всерьез?

— А чего?

— Потому что это безумие — вот чего.

— Не сходя с места тебе не нужно ни на что соглашаться. Просто подумай. Дам тебе мой номер мобильного, а ты мне потом сообщишь, интересно ли тебе такое. — Но Тедди понимал, что выяснит это сейчас же. Если ее это интересует , она даст ему свой номер; если нет, скажет, что возьмет номер у отца.

Она вытащила свой телефон:

— Валяйте. — Печатала в телефоне она ловко, двумя большими пальцами, — этим трюком Тедди только предстояло овладеть. И тут же: — Я вам и свой, наверное, дам. — Диктуя номер, перед последней цифрой она примолкла. — Вы ж не окажетесь каким-то извращенцем, правда? — Должно быть, при этом он побледнел, потому что она скроила еще одну гримаску и сказала — опять материнским тоном: — Да я шучу, Тедди. Господи.

— А, — ответил он. — Понял.

— Он вам рассказывал о своих шумах в сердце?

— Твой отец? Нет.

— Тогда и я не рассказывала.

— В истории Мики… — произнес Линкольн. Машины и пешие пассажиры все еще тянулись с парома. — Сколько, по-твоему, там правды?

— Все до единого слова, — ответил Тедди. — Он довольно четко дал понять, что с враньем покончено.

— Ох, да я не считаю, что он врал, — сказал Линкольн. — Просто пытаюсь понять. В смысле — только подумай. Мать Джейси всеми силами старалась скрыть от нее существование Энди, и погляди, как оно все обернулось. Почему тогда Джейси берет и делает то же самое — отдает собственного ребенка на удочерение и держит ее в секрете от Мики?

— Может, по тем же самым причинам, что и ее мать? — предположил Тедди, хотя именно этот вопрос не давал покоя и ему. — Чтоб ее уберечь? Дать ей крепкий шанс на хорошую жизнь? Она же неизбежно прикидывала, что самой ее, вероятно, не будет, чтобы смотреть, как растет дочь. А если не удочерение, то вверить малышку-дочь отцу, который, вероятно, и дальше будет играть по убогим барам вроде «Рокеров» и жить впроголодь, потому что знает и хочет себе только такую жизнь.

— Не считаешь, что Мики как-то подтянулся бы, узнай он, что у него есть дочь?

— Вообще-то считаю, — сказал Тедди. — Я же не утверждаю, что Джейси поступила правильно — или даже что ясно соображала. Но она была не просто больна — она была в отчаянном положении. Вероятно, считала, что пропадает не только она, но и Мики. Он же сам нам говорил, что его нахлобучило по полной.

Спорить Линкольн с этим не стал, но, судя по виду, доводы его не убедили.

— А кроме того, — добавил Тедди, — можно еще вспомнить, что это старейшая история на свете — когда с детьми люди поступают так же, как в детстве поступали с ними.

— О, умом-то я это понимаю, — признал Линкольн. — Но та Джейси, которую знали мы, не была жестока. Я пытался, но все равно не могу себе представить, как она говорит Мики, что ей жаль, что она не отпустила его во Вьетнам.

— Может, представить такое как раз можно, зная, что это она с успехом предотвратила, — предположил Тедди, изо всех сил тужась дать объяснение, какое Линкольн — человек, которому с тайнами неуютно, — сочтет удовлетворительным. Он же из семьи, где вопросы ставятся недвусмысленно, а ответы на них очевидны, и дают их с такой уверенностью, от какой дух захватывает. В Минерве Линкольн чувствовал, что его облапошили, когда Том Форд отказался четко ответить на вопрос о Гражданской войне, который они обсуждали весь семестр. Даже теперь, в свои шестьдесят шесть, он стремится к прозрачности во всем — даже в человеческой душе.

Тут с парома скатилась последняя машина и отъезжающие принялись заводить моторы.

— И знаешь, что еще трудно вообразить, — сказал Линкольн, садясь за руль и закрывая дверцу. — Что мы никогда не знали друг друга. Ты можешь себе такое представить?

— Нет, — признал Тедди. — Не очень.

— Но ведь странно же, — произнес Линкольн, поворачивая ключ в зажигании, — потому что каковы были шансы?

И действительно. Все они могли пойти учиться в разные колледжи и провести жизнь в — как там выразилась мать Джейси? — «блаженном неведении» насчет друг друга.

— Поневоле задумаешься. Будь у нас возможность все повторить, выпади нам по куче шансов в жизни — были бы они все иными? — Машина впереди тронулась, и Линкольн включил передачу. — Или игра сложилась бы точно так же?

По образу мысли Тедди — а думал он об этом много, — это зависело от того, с какого конца смотришь в подзорную трубу. Чем ты старше, тем вероятнее будешь разглядывать собственную жизнь не с того конца, потому что так жизнь твоя лишается захламлений, образы становятся четче, а заодно возникает и впечатление неизбежности. Характер — это судьба. Если рассматривать все так, каждый раз, когда Тедди шел на тот судьбоносный подбор, Нельсон, оставаясь Нельсоном, делал ему подсечку, и Тедди, оставаясь Тедди, рушился на пол в точности как и тогда. Если рассматривать издали, даже шанс выглядит иллюзорно. Номер Мики в призывной лотерее всегда будет 9, номер Тедди — всегда 322. Почему? Потому что… ну вот так уж сказка сказывается. Да и, как это понимали древние греки, невозможно прервать или как-то значимо изменить эту цепочку событий, стоит истории начаться. Будь Тедди тем, кем его считала Джейси, когда пыталась соблазнить у Гей-Хед, изменилось бы немногое, потому что она уже была Джейси. Атаксия — частица ее ДНК с зачатия — отыскала бы ее, даже если бы жизнь Джейси не была секс — наркотики — рок-н-ролл. Возможно, такова и была необъявленная цель образования — учить молодых людей видеть мир усталыми глазами того возраста, когда разочарование, усталость и фиаско маскируются под мудрость. Вот каково было Тедди, когда он раскрыл журнал выпускников Минервы и узнал о смерти Тома Форда — словно исход предрешен с самого начала. Конечно же, выйдя на пенсию, Том переехал бы в Сан-Франциско и там — впервые свободный быть самим собой — подцепил бы СПИД и умер, как опасался Тедди, в одиночестве.